В один прекрасный день дворовое музицирование завершилось для Геннадия Жарова городским призывным пунктом. И уехал он на два года в далекий, но солнечный город Баку. Когда вернулся в родной двор, на вопросы друзей: «кем служил?» — честно отвечал: «Бас-гитаристом». За все два года Жарову не довелось выпустить из автомата ни одной очереди — да он его и в руках-то толком не держал! Спасибо отцу-командиру, благоволившему футболистам и музыкантам! Часть Жарова и в армейских футбольных баталиях, и на смотрах солдатской песни раз за разом первенствовала. Отголоски «Краснознаменного, Ордена Ленина, хора...» слышны в песне-письме бойца Первой Конной, известной как «Аксинья», между прочим — КСП-шном хите.
...Если и существуют какие-то, менее явные, нежели жанровая общность, цепочки, связывающие отдельных героев этой книги, то это — пути-дороги в жанр. Дворовое детство Геннадия Жарова очень напоминает пацанские годы Анатолия Полотно. А с Михаилом Кругом у них на двоих — одно КСП-шное начало. Что с того, что Круг работал водителем, а Жаров был типичным «физиком» — лирики им хотелось одинаково!
Авторской песней Геннадий увлекся еще в 70-е, будучи студентом Автомеханического института, который благополучно закончил, ...прогуляв больше половины лекций. Много академических часов и минут Жаров проводил, болтаясь с КСП-шника-ми по лесам, сплавляясь по рекам на байдарках. Так и плыл по течению в жизни своей... «Была бы прочна палатка, да был бы нескучен путь...» А хорошее было времечко! Кто будет докапываться у туристского костра, утверждена ли твоя «программа» Минкультом, или нет. Потому и крепло в керженских, мещерских и подмосковных лесах авторское «Я», гулким эхом прокатываясь по ельникам и березнякам. На слетах самодеятельной песни такой свободы, конечно, уже не было. Там на каждую сотню туристов приходилось по 2-3 сотрудника с рюкзаками, как штатных, так и добровольных помощников.
«Помню, — говорит Жаров, — на 25-й слет приехал важный комсомольский чин, чуть ли не 1-й секретарь ЦК. Только вышел на сцену поздравить участников, открыл рот — как раздался такой оглушительный свист, что листья на деревьях стали осыпаться. Секретарь собрался и уехал восвояси. А на следующее утро на склоне холма появился выложенный из пустых бутылок лозунг: «Слава КСП!»
Тем не менее, Геннадий Жаров с далеко не однозначной с точки зрения коммунистической идеологии песней «Аксинья» умудрился занять первое место на Московском фестивале авторской песни. Сам председатель жюри Ян Френкель отметил его выступление!
Спустя много лет, уже в 90-е, «Аксинья», наряду с «Ушаночкой», вошла в дебютный альбом «Ам- нистии-П».
Всего-то ничего — перенести создание песни лет на 15 назад, а буденновскую конницу — на пес-чано- барханный Мангышлак и «Аксинья» могла бы стать отличным саундтреком к фильму «Белое солнце пустыни». Сгодилась бы и для «Бумбараша» — да для любого фильма, где главный герой — светлый, наивно-романтический борец за мировую революцию. Первым в авторской песне этот образ наиболее ярко проявился, вероятней всего, у Булата Окуджавы. Помните его «комиссаров в пыльных шлемах»? Герой Жарова, конечно признает авторитет комиссаров — в теориях, на митингах, но не в седле. Потому и сгинул политработник Кривухин...
Нет, не так уж светел жаровский всадник. И тон «письма» его Аксинье не столь елейно-вежлив, как в послании товарища Сухова. «А в последних строках...» — так вообще конный браток-махновец на врага несется кровушку пущать, даром, что буден-новец. «...И покрылось поле сотнями порубанных, пострелянных людей. Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить...» Реализм, но социалистический ли? Кто он, этот всадник? Крестьянин-бедняк, городской пролетарий или голь казацкая? Скорее, последнее, но не это важно. Ненависть к тем, кто богаче и благороднее, к «белой кости» — чувство надклассовое. «КСП-шные интеллигенты, — говорит Жаров, считали, что в этой песне сокрыт иной смысл, и, на самом деле, «Аксинья» — вещица... белогвардейская».
Выдержки из производственной ХАРАКТЕРИСТИКИ на ведущего инженера Жарова Геннадия Викторовича:
«...
А «политически грамотный» Жаров вовсю якшался с отпетой «диссидой».
«Благодаря этим людям у меня было море запрещенных книг. И это когда только за хранение «Архипелага ГУЛАГ» давали 7-8 лет. С «Колымскими рассказами» Варлама Шаламова очень забавно познакомился. Принес мне приятель книгу. «На, —^ говорит, — почитай, очень интересная вещь»- Посмотрел на обложку, думаю: «На хрена мне какой-то Шаламов, про чурок что ли? Уж больно фамилией смахивает...» А как начал читать, так сразу и утонул — мозги набекрень съехали. Наверное, встреча с лагерной литературой сыграла свою роль в появлении «Ушаночки» и других «блатных» песен, которые, по большей части писались «в стол»».
Жаров «близнец» по гороскопу. Но в творчестве это проявилось не самым зеркальным образом, хотя и традиционные авторские песни, и лагерные — все это суть две музыкально-поэтические грани одного человека. Геннадий иногда пытался втиснуть «Ушаночку» в КСП-шные программы. И если «Аксинья» срывала шквал аплодисментов, то будущий суперхит поклонники самодеятельной песни слушали затаенно-настороженно. Шушукались: «А где сидел? А сколько сидел?»
Судьба Геннадия Жарова выделывала порой удивительные финты. Так, одно время, он был ревностным прихожанином церкви, где служил отец Александр Мень. «Да ты просто примитивный атеист!» — сказали ему тогдашние «продвинутые» — диссидентствующие интеллигенты. «Мне непонятен язык молитвы — церковнославянский», — отвечал Жаров. «Поедем в Пушкинский район, к отцу Александру, он ведет службу на современном русском языке. Бог станет тебе ближе, вот увидишь».
Гонения на Меня, которого власти обвиняли в религиозной пропаганде, коснулись и его прихожан. В соответствующих инстанциях Жарова спасало природное чувство юмора.
«Знакомы ли вам религиозные постулаты, употребляете ли вы слова, выражения религиозного характера?» — таков был характер вопросов товарищей в кабинетах. «Конечно, употребляю, — невозмутимо отвечал Геннадий. — Ей-Богу, например».
