подвергая суровому осуждению все ту же аббатису, и даже выпитое вино его не смягчило. Фатима старалась обратить Ксантипу в панисламистскую веру.
Сапофрена сновала между комнатой и кухней, будто выступала в соревновании кулинаров, где мы были благосклонной и признательной судейской коллегией. Старая Сапофрена знала меня со дня моего рождения и с тех пор вдохновенно и искусно старалась мне угождать. Правда, она не любила слишком многолюдных сборищ и громких разговоров. Наши голоса ее раздражали, и потому при первой же возможности она удалялась в свои владения — к купонной плите.
Фамагуста, бодрствовавшая, пока светила волшебная лампа Аладина, снова задремала и снова приняла, уже полусонная, Каролу за покойную мать. Моника поправила ее, а я побранил. Тогда Фамагуста расплакалась и обещала, что впредь будет паинькой. Карола улыбалась. Мы все на нее взглянули и побледнели. Фамагуста была права: любой из нас мог бы поклясться, что видит перед собой воскресшую Летицию.
Мы смотрели на нее со страхом и молчали. А Карола улыбалась и уже не приводила никаких доводов для оправдания своей улыбки. Да никто из нас и не осмелился бы потребовать от нее объяснений. Мы все понимали, что нарушен некий закон, но ни само это нарушение, ни обстоятельства, при которых оно совершилось, не были предусмотрены ни одним законодательством, а присущее всем нам консервативное чувство такта не позволяло обращаться с вопросами к
Кароле. Консервативное чувство такта и покоряющая красота Каролы.
Никто из нас ее не знал. Она появилась в момент смерти Летиции, назвалась Каролой Марелли, сказала, что доводится покойной родственницей, и как женщина, которая никогда не падает духом, все время улыбалась. А мы прощали ей эту улыбку — прощали ради ее красоты. Карола была изумительно красива: красивее Фанни, красивее Фатимы, Ксантипы, Кристалины, Моники, Луизеты. Может быть, даже красивее Летиции, умершей у меня на руках и похороненной в сырой Земле.
Лишь с трудом освободились мы от наваждения, побранили Фамагусту за то, что она не умеет себя вести, и приговорили виновную без права апелляции к ссылке в постель. Фамагуста завизжала, и ее вырвало мятными карамельками. Кончилось тем, что Сапофрена увела ее из комнаты и после долгих увещеваний кое?как успокоила. И тогда всеми нами вдруг овладел смех — беспричинный, какой?то истерический. Потом мы постарались окончательно рассеять свой страх. Моника утверждала, что рот Каролы совсем не похож на рот Летиции: у покойной он был гораздо больше. Я постарался представить себе рот Летиции и не смог. Неужели ее образ уже начинает тускнеть в моей памяти? Когда я целовал Летицию, ее рот мне всегда казался таким маленьким…
Моиика спова завладела беседой и снова ударилась в воспоминания о Летиции. Карола по — прежнему улыбалась.
Мы кончили ужинать, и Сапофрена убрала со стола. Монолог Моники был прерван мяуканьем, которое доносилось из?за входной двери. Сапофрена открыла. Вошла кошка, но не зловещая, черная, а обычная, ангорская. Все узнали любимицу нашей Секундины. Сладострастно потягиваясь, кошка не спеша забралась на стол и занялась остатками пашей тризны. Мы не сочли нужным ей мешать и даже по очереди приласкали ее. Карола — последняя. Я почему7–то почувствовал раздражение, глядя, как Карола проводит рукой по кошачьей спине. Кошка мурлыкала от удовольствия, не теряя, однако, достоинства, терлась о подол Каролы и вскоре уснула.
Мы заскучали. Тогда герцогиня сделала вполне демократический жест, милостиво предложив сыграть в карты. Из стыда я не стану называть игры, в которые мы играли — обычно в них играют завсегдатаи таверн, — но других мы не Знали. Монике везло: она часто выигрывала, к ней, как на рочно, все время приходили козыри. Герцогине первой наскучила игра. Решили немного помузицировать, и наша разносторонне одаренная подруга спела нам арию из «Лючии» очень уверенно и непринужденно. Ей хлопали, и она раскланялась совсем как с эстрады.
У герцогини, обремененной жизненным опытом, возрастом и грехами, слипались веки. Было уже очень поздно. Герцогиня, наверно, соскучилась по своему тихому имению в Пиренеях и парку с вековыми елями. Валези в первый раз после ужина обнял Луизету. Ильдебранд делился знаниями со своей Фанни. Раскачиваясь из стороны в сторону, Фатима бессознательно подражала колыханию романтических караванов, шествующих через пустыню. Ксантипа никак не могла забыть о шести дамах в трауре, а Ронши и Кристалина принялись за очередную аббатису. Снизу, из квартиры Офелии де Фрамис, донесся лай Самсона, и ангорская кошка, широко раскрыв глаза, навострила уши. Карола улыбалась.
Спящую в соседней комнате Фамагусту, должно быть, мучил кошмар: она стонала и звала мать. Сапофрена бросилась ее успокаивать. Теперь Моника вызвалась спеть романс Беллини, но ее предложение было отвергнуто.
Луна плавно совершала свой путь по небу, избегая встреч с коварными звездами. В королевстве аистов между тем часы пробили двенадцать раз. Забыть о Летиции нам не позволяла Карола.
О Летиции, лежащей в гробу, там, под кипарисами, залитыми лунным светом. Корни кипарисов ввинчиваются в рыхлую землю. Летиция лежит бледная под светом медной луны. В свою первую ночь на кладбище, холодную и лунную, она будет оплакивать свою беззащитность, свое одиночество. Летучие мыши в неровном и низком полете будут задевать ее могильный холм. С верхушек деревьев прокричат совы, предвещая беду. А Летиция — одна под медной луной, печальная и робкая, под медной луной. Могильщик за чаркой доброго вина будет рассказывать товарищам жуткие истории о привидениях. Зловещий черный кот вонзит когти в рыхлую землю чьей?нибудь могилы в поисках грешной души. Черви примутся за свежий труп, за чьи?то безвестные останки. А Летиция — там, наступила ее первая ночь на кладбище. Белая, лежит она под кипарисами, в сырой земле, под светом медной луны.
Герцогипя Бургундофора внимательно сосчитала удары башенных часов. Затем поднялась и все, последовав ее при меру, начали прощаться со мной, еще раз выразив соболезнование в самых избитых выражениях. Только Карола не собиралась уходить, и это никого не удивило. Бургундофора рассеянно спросила, успокоилась ли Фамагуста, и гости, как бы испугавшись, что визит может затянуться, заторопились к дверям. Моника, которая еще не простила нам отвергнутый романс Беллини, тихо и зловеще предсказала, что этой ночью обязательно произойдет несчастье. Ронши по — прежнему занимался Кристалиной и на прощание все же подарил ей свои испорченные часы, уверяя, будто их можно еще исправить, если прибегнуть к хирургической операции. Валези ласкал Луизету. Ильдебранд обвил рукой осиную талию Фанни, своей стройной и умной невесты. Стоя позади меня, улыбалась Карола. Фатима обсуждала с Ксантипой сумму субсидий для поддержки панисламистского восстания. На темной лестнице гулко отдавались шаги уходивших гостей.
А мне вспомнилась старая вороная кляча; вспомнились зловещие черные кошки под дождем, луна медного цвета, гроб под комьями рыхлой земли… Совсем рядом, почти касаясь меня, улыбалась Карола. Мои друзья уже вышли наружу и разошлись по разным улицам, залитым лунным светом. Я запер входную дверь.
Фамагусту мучили кошмары, и она стонала — ее желудок не мог справиться с мятными конфетами. Девочка то и дело просыпалась, кривя рот от позывов к рвоте. Сапофрена приготовила настой из лекарственных трав и заставила Фамагусту выпить его горячим. Фамагуста обожгла язык, однако позволила Кароле, сидевшей у ее изголовья, утешать и ласкать себя. Девочка опять принимала ее за Летицию, Карола улыбалась. От прикосновения ее нежных пальцев Фамагуста успокоилась и вскоре заснула спокойным, глубоким сном. Мы потихоньку вышли из детской.
Луна щедро заливала комнату своим медным светом, и лицо Каролы в этом свете казалось мраморным, до ужаса похожим на лицо Летиции. Сапофрена, заметив это сходство, поспешно перекрестилась, убежала к себе в комнату и там заперлась. Карола же вызывающе засмеялась и начала гладить ангорскую кошку.
Нервы мои не выдеря «али, я вдруг вспомнил когда?то читанные страшные истории. В ярости схватив кошку, жавшуюся к груди Каролы, я вышвырнул ее на улицу, где светила медная луна. Я понимал, что мне не избежать неприят ного объяснения с Секундиной, и все же не мог поступить иначе.
Карола, безмолвная и страшная, выпрямилась во весь рост. Она стояла передо мной в свете медной луны, и ее великолепные глаза горели негодованием. Какая она была белая в свете медной луны. Какая прекрасная была Карола в свете медной луны! Она стояла передо мной, как белое и живое изваяние в свете медной луны, точное подобие Летиции, и вид ее вселял в меня ужас.
