запинаясь, ответил ей не менее почтительно и тоже по — арабски. Исчерпав запас арабских приветствий, они не знали, что еще сказать друг другу, и Моника нашла это вполне естественным. Ильдебранд, когда не был занят своей Фанни, блуждал мыслью в лабиринтах учения Исхака ибн Мансура.
Потерпев фиаско с арабским, Фатима упала духом, весь ее апломб исчез, ибо по натуре она была очень робкой. Ксантипе стало жаль приятельницу, и, чтобы ее утешить, она заговорила с ней о пальмовых рощах.
Ронши вступил в беседу с Кристалиной — канонисой ордена знатных дам Моравии. Они обменялись мнениями о носящих митры аббатисах женских монастырей и об испорченных часах Ронши.
Было уже поздно, может быть часов семь. Снаружи царила тьма. А электричество вдруг начало мигать, меркнуть и в конце концов погасло. Комнату наполнил густой и зловещий мрак. Как слепой спрут, вползал он в окна, жадно нащупывал углы. Мы почти ощущали прикосновение его холодных парализующих щупалец.
Но Сапофрена внесла свечи из чистого воска, и их мягкий свет рассеял наши страхи. Погребальные свечи зажглись над мертвым телом темноты, которая разлагалась на наших глазах с поразительной быстротой. Всего лишь несколько часов иазад свечи эти торжественно и преданно горели у гроба Летиции, охраняя покойницу от когтей дьявольских кошек. Теперь они победили мрак, воздав ему последние почести трепещущим пламенем. Свечи таяли, падали капли воска, и я проникался сочувствием к этим благородным подвижникам. Для них сегодня выдался очень напряженный день. Поэтому, как только зажглось электричество, я велел Сапофрене унести свечи отдохнуть, они этого заслужили.
Удобно расположившись на подушках дивана, герцогиня Бургундофора принялась развлекать нас старыми анекдотами. Ксантипа неодобрительно отозвалась о дамах в трауре, которые не дождались меня, однако выразив опасение, как бы они не вздумали возвратиться. Фатима грезила о мечетях и финиковых пальмах. При молчаливом одобрении Кристадины Ронши злословил об одной очень известной аббатисе, якобы участвовавшей в какой?то некрасивой истории с контрабандными часами. Валези обнимал Луизету и, могу вас уверить, делал это отлично. Ильдебранд повторял урок права, и его Фанни ему помогала. Моника доедала за Фамагусту мятную карамель и стыдила девочку за обжорство. Сапофрена хлопотала на кухне. Карола улыбалась. О Летиции никто не вспоминал.
Дождь отстукивал по крыше танец в африканском ритме. На мгновение переставал, словно переводя дыхание, и тут же принимался стучать с новой силой. Ветер швырял в окна струи воды с такой яростью, что мы уже опасались за стекла. Сучья деревьев, раскачиваясь от ветра, вонзались в паутину мрака и вырывали из нее редкие нити. В лавочке Марианжелы, зеленщицы, еще мерцал огонек, в крошечной лавчонке, где продавались такие полезные для здоровья вещи, как полынь, солодковый корень, лакрица, цитварное семя, можжевельник, змеевка, королевский чистоуст.
Жизнь в воскресшем электричестве едва теплилась. Неужели нам угрожает новое нашествие мрака? Так не хотелось нарушать заслуженный отдых свечей…
Дождь над нашими головами совсем обезумел. Казалось, он исполняет свирепый ритуальный танец доисторических времен, перенеся вдруг меня в ту эпоху. Я слышал звуки тамтама, я видел магический обряд первобытной охоты. Ронши превратился в жреца, Моника — в дань, израненную каменными стрелами. Бургундофора и остальные с диким ревом гнались за лаиью Моникой, уступы скал окрашивались ее кровью. Покойная Летиция была покровительницей охоты, а мы с Каролой стояли в стороне и наблюдали. Карола улыбалась и плотоядно облизывала губы — толстые губы молодой дикарки.
С возмущенными криками все набросились на Монику, это походило на побитие камнями. Все, кроме Каролы, которая только улыбалась. Моника нечаянно нарушила правила благопристойности (в чем это выразилось — лучше умолчать), и наказание, затем последовавшее, было чрезвычайно сурово. Карательную акцию возглавила Бургундофора, посрамленной Монике оставалось только порыться у себя в карманах — поискать еще мятных карамелек для Фамагусты. Но девочка уже объелась ими, ее мутило, и потому она безжалостно отвергла Монику и ее угощение. Она предпочла Каролу, упорно принимая ее за покойную мать. Конечно, заблуждение это объяснялось тем, что Фамагусту уже клонило ко сну и к тому же Она была совсем маленькой. Тем не менее нельзя было отрицать поразительного сходства между Каролой и Летицией. Только Карола, пожалуй, была красивее Летиции. Красивее уже потому, что нынешней ночью Летиция спала в гробу, засыпанном сырой землей.
Сырая земля засыпала Летицию, бледную и холодную. Безмолвную, беззащитную, одинокую. Даже черной кошки не осталось у ее могилы. Птицы давно умолкли на ветвях вечнозеленых кипарисов. От дождя потускнели ярко — алые шпили церкви Пречистой Девы. Могильщик, закопавший днем гроб Летиции, ночью будет жаловаться во сне на свою безрадостную жизнь. А Летиция останется одна в сырой земле. Много поколений птиц сменится на вечнозеленых кипарисах кладбища. Могильщик сопьется, умрет, и на смену ему явятся другие могильщики, которые тоже будут пить и жаловаться на тяжелую жизнь. Разрушатся шпили церкви Пречистой Девы от жадных неумолимых дождей и времени. А Летиция все будет лежать в сырой земле, ее сояфут черви в сырой земле, она там превратится в прах. Сегодня она, бледная и холодная, еще леяшт нетронутая под корнями кипарисов, под слепыми небесами, под комьями сырой земли. Черви сожрут ее позя! е, и останется только горстка праха в сгнившем гробу, в сырой земле. И спустя много тысячелетий кони апостола Фомы промчатся над этим прахом, над прахом моей Летиции, которая сегодня, бледная и холодная, совсем одна покоится в сырой земле.
Электричество все время мигало. Бургундофора и остальные помирились с раскаявшейся Моникой; восстановив мир, все оживились, и снова зазвучала беседа под аккомпанемент дождя. Поощряемый сочувственной улыбкой герцогини, Валези без стеснения обнимал Луизету. Ильдебранд зубрил урок, Фанни его слушала. Фатима находилась во власти миража: ей мерещились далекие пальмовые рощи, заброшенные мечети, бескрайняя пустыня. Она давно мечтала о панисламистской революции, которая рисовалась ей, как романтический караван верблюдов, шествующий через пустыню лунной ночью. Ксантипа немного успокоилась, когда стало ясно, что шесть дам в трауре сегодня не возвратятся. А Ронши опять стал бить озноб, лихорадка, отпустившая было его, возобновилась. Ронши трясся и просил извинения у своей собеседницы Кристалины, которая очень охотно его простила и живо заинтересовалась его здоровьем, а также его золотыми часами. Однако щедрость не была добродетелью Ронши, и он не догадался подарить часы Кристалине.
Фамагуста приставала к Кароле, требуя рассказать ей сказку. И Карола растерянно озиралась по сторонам, ища помощи. Ее охотно выручила Моника, очень мило рассказав про Аладина и волшебную лампу. Сказку слушали Фамагуста и старая герцогиня, обе затаив дыхание. На кухне хлопотала Сапофрена. О Летиции никто не вспоминал.
Яростный воинственный танец дождя начал затихать. Тучи рассеивались, и теперь капли ударялись о крышу глухо и неторопливо, словно рассказывали что?то доброе вроде сказки про Аладина. На небе показалась луна, очень печальная и как бы тронутая зеленоватой ржавчиной. Ведь луна из меди, и потому сырость ей вредна. Тучи уходили на запад, в сторону красных готических шпилей церкви Пречистой Девы. Хотя я этого и не видел, но догадывался, что сейчас у стен этой церкви бродят полчища черных кошек.
На всех колокольнях города торжественно прозвучало десять ударов. Они доносились с самого верха — оттуда, где царствуют аисты, и едва нас не оглушили. Испуганная Фамагуста принялась уверять нас, что это гений Аладина подает голос. Герцогиня Бургундофора поддержала девочку, и Моника заметила — впрочем, очень тихо, — что герцогиня похожа на выжившую из ума старуху. Дух противоречия и злоба снова проснулась в Монике; оставаясь безукоризненно вежливой, она третировала Бургундофору, обращаясь с ней, как со слабоумной.
Лунный свет легко преодолел сопротивление окон и проник в комнату, ободрив свет электрический, который перестал мигать и светил теперь как положено.
Аладин стал императором Китая и счастливо зажил со своей Брудульбудур. Фамагуста потребовала сказку про Али Бабу. Герцогиня тоже выразила желание ее услышать, и Монике оставалось только превратиться в Шехерезаду. Но едва она начала, вошла Сапофрена и объявила, что ужин подан.
Шествие к столу возглавила Бургундофора, самая старая и самая знатная среди нас. Все ели с удовольствием и негромко поминали Летицию. За столом Валези лишился возможности обнимать Луизету, и теперь лишь взглядом клялся ей в вечной любви. Словно учитель, радующийся успехам ученицы, Ильденбранд наблюдал, как его Фанни, которая славилась аппетитом, утоляет голод. Обильная трапеза возвратила Ронши здоровье, лихорадка вновь отступила. Прихлебывая вино, он беседовал с Кристалиной,
