Летиция, чем моя Летиция, печальная и одинокая, навсегда оставшаяся в гробу, под тяжелыми пластами сырой земли…
…Быстро взмахивая лопатой, могильщик засыпал гроб. Невидимые в зелени кипарисов, пели птицы. Было четыре часа пополудни, стояла ясная погода. Далекие тучи едва вырисовывались на горизонте. Фанни всплакнула, потому что Знала, что не очень обильные слезы ей к лицу. Она плакала, и Ильдебранд ее утешал. Моника прочла заключительную молитву, но никго из нас к ней не присоединился. Ронши окончательно сломал свои часы. Карола держалась, как подобает женщине, которая никогда не падает духом. Она только что Засмеялась, и мы все вздрогнули, но простили ей этот смех:
слишком прекрасна была она. Только Моника могла ее ненавидеть. Валези обнял Луизету.
Мрачные черные тучи набежали как?то внезапно. Солнце заволокло, и око едва успело напоследок робко скользнуть своим лучом по дальним шпилям церкви Пречистой Девы, очень высоким, очень красным. Зак°нчив молитву, Моника истерически разрыдалась. Мы в последний раз посмотрели на свежевскоианную землю, под которой покоилась Летиция, и пустились в обратный путь измученные и бледные. Все это было в незапамятные времена: сегодня, в четыре пополудни…
Карету встряхнуло особенно сильно. Старая вороная кляча выбивалась из последних сил и отчаянно хромала. Мы боялись, что она снова упадет, это могло оказаться роковым для ветхой кареты. Даже Ронши отказался от своего намерения поспать — мешала тряска, к тому же он не мог больше утешаться, посматривая на часы. Смеясь без всякой причины нервно и возбужденно, Карола прижималась к моему боку. Моника наблюдала за ней с неубывающей и неутолимой ненавистью, однако на Каролу это не производило ни малейшего впечатления. Ее смех напоминал мне смех Летиции. Карола вообще напоминала мне Летицию, очень сильно напоминала мне мою Летицию. Я уже понял, что мое желание не сбудется: не суждено мне увидеть под фонарем силуэт зловещей черной кошки, моющейся под дождем. Не осуществиться этому наваждению, зато здесь, рядом со мной, было другое наваждение: Карола Марелли, вполне ощутимая и прекрасная и так похожая на Летицию… Или Летиция не умирала, и я могу ее обнять? Однако у меня хватило здравого смысла преодолеть это наваждение — не могло оно меня обмануть, так как я знал, что сегодня мы похоронили Летицию в четыре часа пополудни. Это было очень давно, и на память мою опустилась мрачная завеса, сотканная из кипарисов, птиц и дождя. Комья свежей земли с глухим стуком падали на гроб Летиции, моей бедной Летицин, умершей у меня на руках, умершей по — настоящему и навсегда, никогда она не воскреснет, никогда не родится вновь.
За нами гналась вторая лошадь и уже почти нас настигла. Впрочем, погоня эта была всего лишь игрой моего воображения, призрачной фантазией. Я хорошо это знал и все же не мог преодолеть дрожь, охватившую меня. До нас теперь ясно доносился смех Валези и Луизеты и разговор Ильдебранда с его Фанни. Потом я забыл и о второй карете, и о сидевшей рядом Кароле и снова стал вглядываться в таинственные тени под тускло светящими фонарями. Моника, такая добрая, такая предупредительная, поспешила сообщить мне, хотя я ее об этом и не просил, что тени под фонарями — это вовсе не зловещие кошки. Как всегда, Моника была права, ведь именно за это ее и ненавидели.
Она уже пришла в себя после падения лошади и снова, рыдая и всхлипывая, начала вспоминать мою Летицию. Глотая слезы, обильно струившиеся по ее щекам, она так жеманничала, что мне захотелось впрыснуть в ее дряблую шею хорошую дозу цикуты.
Ронши шумно зевнул, и у него при этом вздулись вены на висках. А когда Карола брезгливо поморщилась, мне вповь показалось, будто рядом со мной сидит воскресшая из мертвых Летиция.
Дождь не упимался, но мы уже почти приехали. Уже можно было различить фигуру Секундины Лопарт, привратницы, вышедшей нас встретить.
Наконец мы вылезли из карет и отпустили кучеров. Оказавшись рядом со мной, Валези и Луизета и Ильдебранд со своей Фанни постарались принять сокрушенный вид, насколько это было возможно при их молодости и жизнерадостности. Впрочем, Летицию они любили и уважали по — настоящему.
Жалкая вороная кляча медленно удалялась по улице, товарка ее шла следом. Наша верная Секундина Лопарт стояла с заплаканными глазами: видимо, еще находилась под впечатлением выноса тела и наше прибытие опять напомнило ей о покойнице. Секундина помогала Фите Хромой и Нарцисе Мус снаряжать Летицию в последний путь. Я ее вознаградил За это с щедростью, на какую только способен небогатый художник вроде меня. Секундина осталась довольна, осушила слезы и, успокоенная, вернулась на свое обычное место в подъезде.
А дождь продолжал лить все сильней и сильней. Мы промокли и дрожали от холода. У Ронши начинался озноб, его трясло, и Моника дала несколько медицинских советов, дружески похлопывая его по спине. Валези зевнул и снова обнял Луизету. И все молча, с поникшими головами начали подниматься ло лестнице.
Подниматься нам было высоко, и, пока мы шли, наши длинные тени скользили рядом, по едва освещенным стенам. Моника уже в новой роли врача — терапевта открывала шествие и часто останавливалась, чтобы проконсультировать следовавшего за ней Ронши. Валези и Луизета, Ильдебранд с его
Фанни шли за ними, а я замыкал шествие. Подъем был трудным — надо было добраться чуть ли не до чердака. У Ронши, самого толстого из нас, началась одышка. Остановились передохнуть. Валези раскашлялся и на сей раз не обнял Луизету. Ей это не понравилось, поэтому на следующий этаж она поднималась с обиженным видом.
Когда мы проходили мимо дверей толстой сеньоры де Фрамис, навстречу выскочил Самсон, обнюхал нас и залился Злобным лаем. Унять его выбежала Офелия, которая обратилась к псу, соблюдая все церемонии, будто говорила со старым, опытным дипломатом. Самсон унялся, и мы благословили в душе Офелию, все, кроме Моники, принявшейся авторитетным тоном высказываться о проблемах собачьего воспитания. Валези и Луизета успели помириться и преспокойно обнимались, будто и не думали подниматься выше. Добравшись до цели, мы были вынуждены их позвать: кричали мы громко, но совсем не раздраженно.
Дверь нам открыла Сапофрена. Она держала за руку Фамагусту — дочку Летиции и другого мужчины. Фамагуста была еще совсем маленькая, она бросилась мне на шею и стала громко оплакивать потерю матери; я отстранил ее довольно бесцеремонно. Я никогда не любил Фамагусту и теперь, слава богу, мне незачем было притворяться и изображать, будто я испытываю к этому ребенку нежные чувства — теперь, когда Летиции нет в живых. Девочка кинулась к Монике, одарив меня яростным оскалом, и мне тотчас вспомнился по ассоциации пес сеньоры де Фрамис.
Моника заключила Фамагусту в объятия и осыпала ласками. Валези и Луизете, Ильдебранду и его Фанни — всем им тоже волей — неволей пришлось приласкать сиротку: этого требовало приличие. Карола с большим тактом продолжала играть роль кузины покойной. Только Ронши, которого тряс озноб, не обратил никакого внимания на ребенка, к тому же он все еще никак не мог успокоиться из?за своих часов. Он так страдал, что я, будь то в моих силах, обязательно починил бы ему упорно не желающий действовать механизм.
Фамагуста перестала плакать и с жадностью пожирала мятные карамельки, которыми ее потчевала Моника. Воспользовавшись наступившим молчанием, Сапофрена объявила, что меня дожидается несколько дам. То были герцогиня Бургундофора, Ксантипа, Фатима и Кристадина. По словам Сапофрены, шесть других дам в трауре только что отбыли, измученные слишком долгим ожиданием.
Вместе с моими спутниками я вошел в гостиную, где Находились оставшиеся четыре дамы.
Герцогиня Бургундофора приехала из своего имения в Пиринеях, специально чтобы выразить мне соболезнование. Она была женщиной толстой, старой и весьма возвышенной. Как и полагалось герцогине, она не верила в прогресс и в возможность совершенствования будущих поколений. Если б случилась революция, герцогиню Бургундофору непременно бы казнили. Но я ее уважал. Нас связывали с ней воспоминания о далеком прошлом, о сообща совершенных преступлениях, однако не кровавых, а всего — навсего эстетических. Под бременем прожитых лет Бургундофора и сама превратилась в воплощенное преступление, но, невзирая на это, продолжала держаться, как подобает истинной герцогине.
Она прочувствованно воздала хвалу покойной Летиции, потом мы оба всплакнули и этим ограничились.
Фатима по — арабски, с изысканной учтивостью приветствовала Ильдебранда — профессора уголовного права в университете Лавинии[32]. Ильдебранд, хотя и
