посмотрела на нее с ненавистью, и Карола побледнела. Все мы, и я первый, готовы были простить Кароле ее смех. Карола Марелли была очень красива. Красивее Луизеты, красивее Фании и — надо ли добавлять? — красивее Моники. Может быть, даже красивее Летиции — бедная Летиция умерла, и правда, какой бы она пи была, не могла ее ранить, холодную и одинокую в своем гробу.
Моника поднялась с колен и спокойно перекрестилась. Мы все страдали, очень страдали. Валези откашлялся и бросил на Луизету нежный взгляд. Ронши нетерпеливо поглядывал на часы. Ильдебранд обнял за талию свою Фанни. Комья земли постепенно засыпали гроб. В зелени кипарисов раздавался щебет птиц, которых Летиция так любила… Наконец земля поглотила деревянный ящик и лежавшую в нем Летицию — пленницу вечности. Фанни всплакнула, так как знала, что не очень обильные слезы ей к лицу. Ильдебранд нежно ее утешал. Луизета только теперь посмотрела на Валези, и взгляд ее тоже был полон нежности. Однако Валези по рассеянности ничего пе заметил. Припомнив еще одну молитву, заключительную, Моника прочитала ее. Но никто из нас не слушал Монику. Ее голос заглушали рыдания, не вызвавшие в нас, однако, ни малейшего сочувствия. Мы все ненавидели Монику — уже немолодую, ханжески — набожную и театральнофальшивую. Не выдержав того, что на них так часто смотрят, часы Ронши остановились. Небо быстро заволакивали тучи.
Мы в последний раз посмотрели на то место, где покоилась Летиция, и мысленно попрощались с ней — еще живой в нашей памяти. Заморосил мелкий дождь.
Кареты громыхали по булыжникам предместья, и от этого грохота страдал не только наш слух, по и наши души. Моника, Ронши, Карола и я ехали в первой карете, которую везла старая вороная кляча. Валези и Луизета, Ильдебранд со своей Фанни следовали за нами во второй карете, и я не мог определить ни возраст, ни масть запряженной в нее лошади. Мы ехали по узким, тесным улочкам, темным и безрадостным. Вдали показались красные готические шпили церкви Пречистой Девы.
Все молчали. Дождь шел все сильней, и улицы под льющимися с неба потоками выглядели еще мрачнее, почти жутко. Тем не менее ни под одним из уличных фонарей я не Заметил и следа демонической черной кошки, и это меня разочаровало. Силуэты редких прохожих, едва возникнув из мглы, тут же исчезали, как в кошмаре.
Моника вдруг предалась воспоминаниям о Летиции, она ворошила прошлое, как давно остывший пепел, и слова ее отдавались в моей душе погребальным эхом.
Зевнув, Ронши еще раз покосился на остановившиеся часы. Не знаю, думала ли сейчас об умершей Карола, кото рая сидела рядом со мной, смежив веки. Карола была кузиной покойной Летиции и, кроме того, никогда не падала духом. К тому же она была на редкость красива, и это было самым главным. Красивее Луизеты, красивее Фанни и — надо ли добавлять? — красивее перезрелой Моники. Может быть, даже красивее Летиции. Во всяком случае, она очень походила на мою Летицию, которая теперь одна, бледная и холодная, лежит в сырой земле, под кипарисами, где поют птицы и льет проливной дождь… На мою Летицию, которая лежит теперь в гробу одна, холодная и бледная…
Мы миновали церковь Пречистой Девы, и, хотя мостовая не стала лучше, а дождь продолжался, старая вороная лошадь вдруг пошла хорошей рысью. Карету затрясло еще больше, и это дало нам возможность отдохнуть от красноречия Моники, а Ронши даже уснул и храпел, как пьяный. Дождь лил словно из ведра, монотопно стуча о крышу нашей кареты. В окошко я видел, что серая лошадь резво бежит по лужам почти следом за нами. Недоставало только черных кошек: именно сегодня они очень были бы кстати под тусклыми уличными фонарями.
Церковь Пречистой Девы, красная и очень высокая, осталась далеко позади, растворившись во мгле. Мы выехали на асфальт, теперь карету трясло меньше, и Моника получила возможность снова заговорить о Летиции. Однако не чувствовалось, чтобы она понимала при жизни покойную: слишком уж сухо трактовала Моника тему. Между тем проснулся Ронши и стал покорно слушать речь ораторши.
Вторая лошадь, подгоняемая кучером, приблизилась к нам настолько, что мне показалось, будто я слышу голоса Луизеты и Валези, смех Ильдебранда и его Фанни. Что ж! Пусть себе смеются! Ведь не очень?то весело ехать под проливным дождем с кладбища…
Карола по — прежнему сидела с закрытыми глазами, и мне очень хотелось бы знать, о чем она думает. Не о моей ли Летиции?
Вдруг наша лошадь упала на скользкий от дождя асфальт. Моника взвизгнула. Ронши инстинктивно схватился за часы. А Карола Марелли открыла глаза и нежно сжала мне руку: от того, кто никогда не падает духом, меньшего я! дать не приходилось.
Кучер слез с козел и начал ругаться весьма виртуозно. Иные из его ругательств, которыми он в ярости осыпал лошадь, стараясь заставить ее подняться, я даже запомнил.
Стоя под продолжавшим лить дождем, мы наблюдали эту сцену, и Моника метала гневные взгляды на Каролу, которая нервно смеялась. Про Летицию никто не вспоминал.
Старая вороная лошадь ржала — от ушиба и от ударов кнутом. К нам присоединились пассажиры второй кареты, и Карола, как заправский чичероне, комментировала художественную декламацию кучера, к которому присоединился не менее энергичный коллега с догнавшей нас кареты. Валези обнял Луизету, Ильдебранд не отходил от своей Фанни. Красноречие Моники наконец иссякло, и она, теперь уже молча, негодовала против Каролы и против дождя. Ронши наблюдал за происходящим разинув рот. Мне наскучило смотреть на возню кучеров с лошадью, и мои печальные мысли вновь обратились к Летиции. К Летиции там, на кладбище, бледной и холодной, оплетенной корнями кипарисов… Моника тоже вспомнила Летицию, и звук ее голоса заставил меня еще сильнее ощутить, насколько я одинок. Луизета — эдакая плутовка! — воспользовалась рассеянностью Валези и тоже обняла его.
Лошадь поднялась на ноги, неистовая ругань кучеров смолкла. И мы, изрядно намокшие, снова сели в кареты. Ронши заявил, что дождь скоро прекратится, но только Моника отреагировала на это, начав утверждать обратное.
Поехали дальше. После падения лошадь хромала и шла теперь с трудом, хотя мы ехали по асфальту. Скоро Ронши снова заснул. Его размеренное дыхание раздражало Монику, и, глядя на нее, Карола улыбалась.
Мы ехали по улицам, похожим одна на другую и ничем не примечательным, которые только сумерки немного облагораживали. Как я ни старался, но у редких фонарей мне так и не удалось обнаружить хотя бы одну зловещую кошку.
Устав возмущаться Ронши, Моника опять заговорила про Летицию. Ее колоратурные пассажи сопровождали тремоло приглушенных рыданий, но гон был фальшивый, и, слушая ее голос, я чувствовал, что образ покойной все больше удаляется от меня. Карола опять засмеялась — то ли потому, что не падала духом, то ли потому, что нервничала, — только от Этого смеха мне стало немного легче.
Старая вороная кляча еле тащилась, и бессильная ярость кучера снова вылилась в поток замысловатых ругательств. Метнув на него возмущенный взгляд, Моника умолкла.
Проснулся Ронши и спросил, который час. Никто из нас Этого не знал, и Моника почувствовала себя униженной, по — тому что не в ее принципах было оставлять обращенные к ней вопросы без ответа. Усугубив ее нелепые страдания едва заметной саркастической улыбкой, Карола смежила веки и задремала. Огорченный Ронши попробовал вернуть жизнь своим остановившимся часам и вскоре торжествующе возвестил, что они пошли. Однако мы тут же обнаружили, что это ему лишь показалось.
Дождь продолжал лить с прежним упорством, принеся Монике победу в споре с Ронши. Опьяненная успехом, она долго похвалялась безошибочностью своих прогнозов, всячески выказывая презрение противнику. Теперь паша карета превратилась в лекционный зал: Моника подробно излагала самые верные признаки, по которым можно предсказать ненастье. Ее слова впивались в мои уши, как колючки агавы. От Моники не было спасения, но все эти разглагольствования я предпочитал ее разговорам о Летиции. В голосе Моники, который лился неудержимым потоком, так и сквозило самообожание, но этого чувства никто с ней не разделял. Ронши опять томно взглянул на часы, почти как умирающий, и решил соснуть, пока мы едем. Ликующая победительница Моника оставила его в покое. Карола улыбалась уже через силу.
Теперь наша лошадь останавливалась на каждом углу погрузившихся в темноту улип, и у меня родилось подозрение, что эта вороная изможденная кляча определенно должна иметь какое?то отношение к зловещим черным кошкам. С каждым шагом она хромала все больше, еле переставляла ноги.
Моника замолчала, исчерпав тему о предсказании погоды, и была вознаграждена за это молчаливой же благодарностью Каролы. Каролы Марелли, похожей на Летицию, быть может даже более красивой, чем
