Мы пересекли дорогу и пошли через поле, разделенное на участки. На одних участках хлеб только сжали, другие были уже вспаханы, на третьих лежал гравий. Мы направлялись к лесному массиву, прилегающему к селению Орбанеха.
К лесу мы подошли еще засветло. Здесь растут дубы, кусты падуба, а также хара[22]. Его пересекают проезжие дороги из Орбанехи и Кинтанильи в Атапуэрку и в Ибеас. Углубившись в лес, мы первым делом принялись искать подходящее место для охоты.
Нельзя сказать, что орбанехский лес — сплошные заросли или, наоборот, сплошное редколесье. Местами он довольно густой, но с многочисленными небольшими прогалинами. На этих прогалинах растет низкая желтовато — зеленая трава.
— Здесь, — сказал мне отец, — резвятся на закате солнца дикие кролики. И резвятся они всегда на одном и том же месте. Смотри?ка!
Он нагнулся и подобрал с земли несколько горошин помета. Они еще не успели высохнуть и пожелтеть. Тут же лежали и совсем уже высохшие, пожелтевшие. Те, что поднял отец, были оставлены совсем недавно, очевидно накануне вечером. Они еще сохраняли черноватый оттенок и бархатистый блеск. Держа горошины в левой руке, отец медленно и молча начал давить их пальцами правой — большим и указательным. Я смотрел, как он это делает. Мой отец вообще все делал хорошо и обстоятельно. Не сводя с них взгляда, он раскрошил одну за другой все горошины. Сомнения быть не могло: здесь прошли кролики. Мы встали на колени и довольно долго осматривали землю, стараясь выяснить, откуда они выбегают на прогалину. Когда выбираешь место для засады, знать это очень важно. Нам позезло. Направление хода кроликов и ветра совпадало. Так что мы стали искать местечко поудобнее на противоположной стороне прогалины.
Здесь стояли два дуба в окружении колючих кустов падуба. Мы наломали веток, чтобы устроить засаду. Потом отец, прислонив т; веткам ружье и стараясь не шуметь, принялся раздвигать их, обламывать тонкие веточки, желая проделать отверстие для наблюдения. Я сбросил с себя заплечный мешок, флягу и взялся делать то же самое, повторяя каждое его движение. Обламывание веточек сопровождалось сухим и довольно громким треском. И коротких паузах наступала приятная тишина. Сначала мне нравилась эта тишина. Но с каждым разом она становилась все продолжительнее, а треск — все громче. Сердце у меня колотилось, и я уже не испытывал от такой тишины ни удовольствия, ни облегчения. Она напоминала резину, которая все растягивается и растягивается, а потом с треском лопается, вызывая ощущение болезненного удара. Я перестал обламывать ветки, а отец продолжал. Как и всегда, он делал сейчас все толково и на совесть. Наконец он сказал:
— А ну, вытащи?ка из мешка коробки. Пора закусить. Скоро уж и солнце сядет.
Я сразу же засуетился в своем укрытии: развязал мешок и достал из него коробки. На хлеб мы положили картофельную лепешку, лук и колбасу. Все это я уплетал с превеликим аппетитом, точно ел украдкой какое?то особое лакомство. Покончив с едой, мы попили воды из фляги. Вина у нас не было.
— А теперь, — сказал отец, — будем ждать.
Брови у моего отца очень густые и курчавятся. А сейчас, в лесных сумерках, они казались еще гуще. Напряженное, чуть сдавленное дыхание с легким свистом вырывалось у него из ноздрей.
Свет быстро угасал, и у меня было такое впечатление, будто я слепну. Я терпеливо пытался приспособить зрение к сгущавшимся сумеркам, но мне это не удавалось. Вскоре все вокруг стало почти незримым, так что разглядеть что?нибудь было и в самом деле трудно. Темнота разлилась повсюду равномерно, однако густота мрака уже не менялась. Начиналась таинственная жизнь леса: повсюду короткие, резкие звуки, которые возникают неожиданно и тут же обрываются. Эти Звуки пугают, заставляют вздрагивать. Слышно было также, как мягко взмахивают крыльями совы и другие ночные птицы.
Прогалина виднелась теперь отчетливо, потому что чернеющие в темноте растения окружали ее со всех сторон. Она казалась плоской и гладкой, как ладонь.
— Постарайся не шуметь, — шепнул мне отец. — Ни звука! Слышишь?
— Да, — ответил я тихо.
Все мне казалось странным, загадочным. И почему?то ста — повилось стыдно, что я от кого?то прячусь. Хотелось пить. Отец сидел спокойно, неподвижно, уперев приклад ружья себе в пах.
— Пить хочется, — сказал я шепотом.
— Пей, только не шуми.
— Ладно.
Я тихонько вытащил пробку из фляги и сделал глоток. Сначала вода застряла у меня в горле, но потом, побулькав, все?таки прошла.
— Я же тебе сказал: не шуми! — буркнул отец.
Я испытывал стыд и даже страх оттого, что нахожусь Здесь.
— Если уж они явятся, то явятся скоро. Гляди в оба!
Я, как только мог, широко раскрыл глаза. И поскольку меня никто не видел, старался таращить их все шире и строил при этом разные гримасы. Э™ занятие мне очень понравилось. Подумать только: притаиться в засаде, да еще в темноте, строить гримасы — и никто тебя не видит. По — моему, я даже несколько раз показал язык темноте.
Чу, какой?то едва уловимый звук. Я тихонько толкнул отца, желая его предупредить. Мне почудилось легкое постукивание зубов кролика, быстро и ритмично щипавшего траву. Звук этот раздавался некоторое время, с короткими перерывами, но потом все смолкло. Г5скоре до нас донесся другой Звук — резкий, дробный стук колес какой?то повозки.
И действительно, это была повозка, которая быстро приближалась.
— Нам помешали, — почти вскрикнул отец.
Теперь повозка была уже недалеко, и мы явственно различали голос возницы.
— Давай, давай. Рыжий!
Потом услышали и скрип колес и позвякивание конской упряжи.
— Давай, Рыжий, давай! Барсук ты этакий!
Повозка тарахтела совсем близко от нас.
Возница, понятно, не мог знать, что мы находимся где?то рядом. Он, по всей видимости, был сам из Орбанехи и теперь возвращался домой. Ему и в голову не приходило, что мы тут прячемся. Вдруг он как закричит:
— Ах, Руфи! Руфи! Уж и сграбастаю я тебя когда?нибудь!..
Эта Руфи тоже, наверно, жила в Орбанехе. II я подумал: «Руфи, Руфи… Уж и сграбастает он тебя когда?нибудь!..»
Повозка поравнялась с нами, и, если бы вздыхатель Руфи мог видеть моего отца, он бы заметил, как тот разъярился.
— Он нам все испортил!
А вздыхатель, который был, очевидно, в отличном расположении духа, даже запел:
На лице твоем веснушки…
Неожиданно он оборвал песню — слишком высоко начал. Потом снова запел, уже тоном ниже:
Пел он протяжно, сильно растягивая последние слова песни, словно бы хотел придать им особое значение.
Мой отец задыхался от негодования. Я же, судя по всему, вел себя куда спокойнее. Значит, поклонник
