Руфи был из Орбанехи… А эту Руфи я знал. Мне стало не по себе. Конечно же, эта та самая девушка, которую прозвали Руфи — грибница. У меня запылали щеки.
— Я попью воды, — сказал я.
— Попей, — ответил отец, — ‘Делай что хочешь. Этот тип испортил нам охоту.
Я сделал большой глоток.
Руфи — грибница, молодая девушка из Орбанехи, в грибной сезон ходила в лес близ Вильяфриа за грибами.
«Хотя эта Руфи из Орбанехи и собирает подчистую все грибы, — говорила мне, бывало, бабушка, — пойди и ты в лес, может, она что?нибудь оставила». И я шел в лес искать грибы. Но на самом деле я валился там на траву, прячась среди зарослей тростника. Стебли у тростника очень тонкие, и я неторопливо срезал их один за другим. Мне было приятно знать, что сейчас где?то там, недалеко от меня, проходит Руфи со своей корзиной для грибов.
Иной раз это была вовсе не Руфи, но я все равно прятался. Инйгда там появлялся палач из Бургоса. Собственно говоря, он был не из Бургоса, а из Орбанехи. Он только возвращался из Бургоса в Орбанеху, верхом на низкорослой ослице. Я мог следить за ним, высунув голову из зарослей. На вид он казался обыкновенным человеком. Носил костюм из желтого вельвета, широкое зеленое кашне и берет. Он ду шил узников гарротой. Моя бабушка недолюбливала жителей Орбанехи главным образом из?за Руфи и палача.
Теперь уже не слышно было ни стука колес, ни голоса возницы. Наступила ночь, и снова до нашего слуха стали доходить шорохи леса.
— Не шевелись! — приказал отец.
— Да я и так стою не шелохнусь.
Я прищурил глаза и увидел, как кролики резвятся на прогалине. Перебегая с места на место, они издавали чуть слышные звуки, похожие на нервный приглушенный смешок. Вся прогалина напоминала сцену, на которой выступают дрессированные кролики. Они смешно задирали белевший издали хвост, прыгали по краю прогалины, обгоняя друг друга, или выбегали на середину, где сидела настороже крольчиха. Иногда мне казалось, что их четыре, а иногда — пять или шесть. Глаза у них поблескивали, как бусинки. Они разгребали землю передними лапками, быстро — оыстро, словно желая опередить друг друга. Потом усаживались на то место, где выкопали ямку, и притихали. Но ненадолго. Цирк да и только!
Именно тогда я понял, что самое важное в жизни — не просто жить, а наблюдать за тем, как живут другие. Спрятаться где?нибудь и наблюдать. Это лучше всего. Поэтому бог и сотворил мир. Поэтому он и прячется, наблюдая за нами. Мне бы вечно наблюдать за другими, вечно, как зт0 делает бог…
Я почувствовал, как ругка отца мягко легла на мое плечо. Затем все так же молча, не спеша он стал прицеливаться. И вдруг прогремел выстрел, вспыхнул красно — голубовато — зеленой огонек.
— Скорей! Хватай ее!
Хотя выстрел почти оглушил и ошеломил меня, я все же бросился и схватил крольчиху. Остальные кролики разбежались, оставив ее одну.
Крольчиха была из крупных. Она еще била лапками. Я отдал ее отцу.
— Вот это здорово! Наконец?то нам повезло.
И довольный, он потрепал меня по щеке. Потом, приподняв крольчиху за задние лапы одной рукой, стукнул ее другой два раза по затылку. Крольчиха перестала дергаться. Тогда отец сунул ее в сетку, а я подхватил мешок и флягу.
— Ты все взял?
— Да.
— Иди осторожно, не натыкайся на колючки.
Мне не удавалось обходить колючки. Сухие кончики листьев падуба то и дело царапали мне до крови ноги, руки, лицо.
Наконец мы выбрались из леса. Вдали показались первые мерцающие огни селения. Лишь один раз отец спросил:
— Ну как? Понравилось?
Когда мы вернулись домой усталые, моя мать, взглянув на меня, сказала:
— Куда ты водил парня? Ведь он на Христа стал похож.
НОРА (перевод с испанского Е. Гальрперина)
Река Мэна — хотя вряд ли ее можно назвать рекой, поскольку русло у нес узкое, а сама она мелководная, почти всюду заросшая шпажником, осокой, поручейником и засоренная ветками и опавшими листьями, — течет издалека, доляшо быть со склонов виднеющейся на горизонте невысокой сьерры, собрав воедино множество ручейков. Кое — где Мэна становится шире, и ее можно перейти вброд. Через реку по мелководью тянутся повозки, запряженные волами, идут лошади, мулы, идут и люди — одни разувшись, другие переходят по камням, брошенным в воду для переправы. Местами река совсем мелеет и застаивается неглубокими лужами, а местами становится уже: стоит только разбежаться — и одним прыжком окажешься на другом берегу. Почти на всем своем протяжении Мэна течет среди ярко — зеленых лугов. А подальше от реки, куда не доходит влага, луга кончаются и начинается суходол: пшеничные поля, земля под паром, невозделанные участки.
По дороге, сбегающей от селения к реке, шагали три мальчугана — Дамасо, его братишка Андрес и Фелипе. Все трое светловолосые, а Фелипе еще и веснушчатый. Они шагали и пели:
Потом, словно подгоняемые песней, бегом стали спускаться к реке, горя нетерпением поскорее до нее добраться. При их стремительном приближении ветки на кустах ежевики шумно затрепетали и ощетинились своими колючками.
Подбежав к лугу, они оборвали песню, и все трое, повинуясь неудержимому порыву, разом повалились на траву и принялись кувыркаться. Затем успокоившись, присели на корточки друг против друга и стали обдумывать, куда им лучше направиться — вверх по течению реки или вниз. Решили пойти вверх, в сторону Рубены. Место это малолюдное, не такое открытое, а потому более таинственное. Лугов там куда меньше, и почти все они заросли колючими кустами ежевики, терна, шиповника. А растущие по обоим берегам реки ивы, сплетаясь ветвями, образуют над ней узорчатый свод. Если же двинуться вниз по течению, в сторону Вильимара, луга встречаются чаще. Кругом, сколько достает глаз, видна зелень травы, кое — где перемежающаяся полянами, на которых красуется цветущий кольхикум, или лужайками с бархатистой алтеей. Это уж место для девчонок.
Ребята шли гуськом. Впереди Дамасо, за ним его брат, а позади Фелипе. Иногда Фелине опережал товарищей, но ненадолго — Дамасо снова оказывался во главе отряда. Они горланили что есть мочи свой «гимн»:
