— Это я, — сказал Тур.
— Слава Богу!
— Мы знаем, кто во всем виноват.
— Да.
— Что же ты здесь прячешься?
— Она сказала, мне нужно принять душ, — прошептал отец.
— А чего ты добивался? Отправиться в дом престарелых, чтобы кто-нибудь мог тебе это сказать?
— Нет, я не этого хотел.
— Тогда чего?
— Я… не знаю.
И тут Тур засмеялся, отец удивленно и как-то криво улыбнулся и смотрел на Тура, дуя на пальцы. Тур уже очень давно не смеялся, даже не мог припомнить, смеялся ли вообще когда-нибудь от души. Но все казалось настолько смешным, отец на чурке, сам он в свинарнике, хуторская баба кряхтит и пыжится над жалкой раковиной.
— Пойдем в дом, — сказал он наконец и вытер глаза. — Зайдем и скажем, кто здесь решает, где стоять шкафу и что эта… эта…
— Марит Бонсет, — вставил отец.
— Что Марит Бонсет может оставить наш шкаф в покое.
— Ты что, выпил?
— Нет. Пошли. Идем в дом.
— Нам нужны дрова.
— Я сам разберусь, — ответил Тур. — Подвинься.
На третьей чурке топор соскочил, отлетел от колоды, глубоко вошел ему в бедро и через несколько мучительных секунд упал на стружку окровавленным лезвием.
Он наклонил голову и уставился на кровь, льющуюся по брюкам. Отец стоял спиной, собирал поленья от предыдущей чурки и складывал их в цинковую бадью. — Я… Я…
Отец обернулся и уставился на его бедро, потом посмотрел ему в лицо, встретился с Туром взглядом.
— Свинарник, — сказал Тур. Он думал только об этом. О свинарнике. Не о бедре.
— Я ее ненавижу! — воскликнул отец дрожащим голосом и зашаркал из сарая большими неуверенными шагами.
— Эй! — крикнул он, еще только выходя на двор. — Эй! Помогите! Марит Бонсет!
Тур упал, попытался разорвать брюки, не смог, потерял сознание ненадолго. Когда он пришел в себя, оба были в сарае, склонившись над ним, женщина держала кухонное полотенце.
Он лежал молча, уставившись на нее, наблюдал, как она разрывает полотенце на полоски, будто оно бумажное. Потом она задрала штанину и плотно перевязала рану; он не стал смотреть. Наконец, она повязала еще одно целое полотенце на все бедро.
— Ну, поехали, — сказала она и выпрямилась.
— Поехали? Куда?
— В больницу.
— А нельзя просто… Вы же можете…
— Рана слишком глубокая. Вставайте. Я, конечно же, вас отвезу.
— Нет! Я не могу оставить свинарник!
Она схватила его за руку и потянула.
— Нет, я сказал!
— Тебе надо ехать, Тур, — вставил отец.
— Ты оставайся здесь, — приказал Тур.
— Да.
— И… Позвони Маргидо. Нет… позвони…
— Вставайте же! — скомандовала она. — Нельзя тут лежать! У вас кровь рекой льется! Рана до самой кости!
Он дал ей себя поднять, все плыло перед глазами, схватил отца за плечо.
— Позвони Рустаду, пусть пришлет помощника сегодня на вечер. Потом я сам разберусь. Слышишь?
— Да, — сказал отец.
— Никогда у меня не было помощников, — сказал Тур и посмотрел в лицо Марит Бонсет. Оно было всего в нескольких сантиметров от него. Поддерживая его, она тащила Тура к машине. — Ни разу в жизни! Всегда сам справлялся.
— От вас пахнет перегаром.
Она открыла машину, затолкала его внутрь и захлопнула дверцу, он тут же опустил стекло, его начинала охватывать паника, перекрывая и боль, и шок. Пока Марит Бонсет бегала за сумкой, он помахал отцу, который, все еще замерев, стоял у сарая.
— Иди сюда! Иди, давай! Поторопись!
Отец, спотыкаясь, подошел, словно восставший из мертвых.
Да?
Он зашептал, поглядывая на крыльцо:
— Зайди в свинарник, в мойку. Убери оттуда пустые бутылки! Две пустых бутылки из-под крепкого и одна бутылка пива. Поставь их…
Он не мог попросить отца бросить их в старый уличный туалет, тогда бы он услышал, как новое стекло разбивается о старое.
— Поставь их подальше в нижний шкаф!
— Ты же сказал, что не…
— Сделай, как я прошу! В проходе в свинарнике есть еще неоткрытые бутылки пива, убери их туда же. И ни слова Рустаду или его помощнику о крысах. Понимаешь?
Отец кивнул.
— И не звони Маргидо.
— Хорошо.
— Завтра я поправлюсь. Не стоит его этим нагружать.
— Да.
И тут она вышла, эта Марит Бонсет, села в машину, пальто застряло в дверце, пришлось ее открыть и снова захлопнуть.
— Закройте окно, — попросила она. — Будет слишком холодно, когда поедем. У вас жар? Или озноб? Вполне может быть от шока.
— Я в порядке. Езжайте, — сказал он и поднял стекло. Она поехала. Ловко и решительно на поворотах. Какое-то время он смотрел прямо, потом стал изучать клетчатое полотенце на бедре. Сквозь ткань просачивалась кровь, стекая на коврик под сиденьем. Коврик был пластиковый, но через маленькую дырочку, кровь протечет на пол. Он посмотрел на нее, она быстро перехватила его взгляд.
— Все в порядке? — спросила она.
— У меня никогда не было помощника, — сказал он. — Это правда, я не хвастаюсь.
— Все когда-то происходит впервые, — ответила она. Ее руки на руле были испачканы кровью, та запеклась глубоко под ногтями.
— Простите за беспокойство, — сказал он. — Я испачкаю сиденье.
— Ничего страшного, расслабьтесь.
— И я не выпивал, — добавил он.
— Я из крестьянского рода и не вчера родилась. И не собираюсь ни с кем это обсуждать. Я работаю на вас, всякое может случиться. Могло быть и хуже.
На это он мог горячо возразить, но решил промолчать, вместо этого закрыл глаза и постарался не думать о крысах и пустых бутылках.
