— Какие хорошие! — сказала она. — Но, увы, слишком большие, чтобы брать их на руки.
— И здоровые.
— Можно мне подержать еще одного Сириного поросенка, когда они поедят?
Даже переодеваясь в предбаннике, она больше не думала о запахе. Она завидовала отцу, вот в чем дело. Она не думала о финансовых трудностях, хотя он много об этом говорил, о том, как цены на мясо прижимают со всех сторон, и обо всей бумажной возне ради мизерной надбавки за килограмм, если при этом выполнена куча предписаний и условий, начиная от утвержденного плана оборудования в свинарнике и заканчивая ветеринарной инспекцией.
Она завидовала, что у него есть этот свинарник, полный свиней, живых существ, которых он знал и за которыми ухаживал, был привязан к ним, видел в них выгоду.
Он не захотел опять зайти на кухню, она заметила, как он заглядывал в окно.
— Ну что, поедем назад? Или… ты как хочешь? — спросил он.
— Тебе, наверно, надо в больницу?
— Да. Посидеть там несколько часов.
— Тяжело тебе. Мотаться так туда-сюда. Да еще перед самым Рождеством.
— Да ну его! Рождество все равно наступит, хотим мы того или нет. Мы здесь особо не празднуем. И потом, она может еще прийти в себя.
— К сочельнику-то вряд ли. Думаю, ты и сам на это не надеешься. До него всего пять дней осталось.
— Посмотрим.
Он высадил ее перед отелем. Она сказала, что хочет немного пройтись по магазинам, отдохнуть.
— А завтра, между прочим, я возвращаюсь домой, — добавила она.
— Вот как?
— Я же говорила. Четверг — это завтра. Я зайду в больницу попрощаться. Утром. Когда ты заканчиваешь со свиньями. И, может быть, она… все-таки хоть немножко будет в сознании.
— Вполне возможно.
— Спасибо… что свозил меня. Тебе повезло.
— Повезло?
— С твоими свинками. С удовольствием оказалась бы на твоем месте.
— Тогда бы у тебя не было денег на отель, — сказал он и улыбнулся. — На это не проживешь. Не в моем случае.
— Но вы же живете.
— Мать и… отец получают пенсию. К тому же мы тратимся только на самое необходимое. Пока справляемся. Пока. Зарабатывают бойни и магазины. А не я.
Она вспомнила про те четыре года, когда отец выплачивал алименты. Как надо было вкалывать, чтобы посылать матери дополнительные деньги? Анна Несхов, наверно, ужасно злилась на него за это. Да и на нее саму тоже.
— Тогда до завтра, — сказала она.
Выйдя из «вольво», она попала в холл отеля, как в другой мир. Рождественское украшение с золотыми яблоками и белыми ангелами, стулья цвета карамели, люди в приличной одежде, мягкий ковер, тепло. Видели бы они кухню на хуторе! Имели бы возможность прижать маленького поросенка с щеке и губам! Но если все станут сентиментальными и перестанут есть свинину, Туру Несхову будет абсолютно не на что жить, и не для чего.
Она хотела купить ему подарок на Рождество перед отъездом. Из номера она позвонила в банк и увеличила кредит на пять тысяч крон. Приняла душ, сменила белье и носки, съела весь арахис и шоколад из корзиночки на письменном столе, прогулялась в центр, купила чизбургер с колечками лука и большую пепси, немного полистала газету, которую кто-то забыл в закусочной. Ничто ее не заинтересовало. На улице уже стемнело, небо было ясное, стоял мороз. Улицы, украшенные еловыми ветками и гирляндами, кишели людьми и машинами. Посетители закусочной заходили с пакетами, полными покупок, и прислоняли их к ножкам стульев. Она послала смс Маргрете, сообщив, что приедет завтра. Тут же позвонила в турфирму в Осло. Надо было долго ждать ответа, и ее попросили оставить свой номер, чтобы ей перезвонили при первой возможности.
Она купила кружку в виде свиньи с ручкой-хвостиком, килограмм молотого кофе, коричневую сахарную карамель на палочках и комплект шерстяного белья. Майка с длинным рукавом и длинные кальсоны, дорогая тонкая шерсть, от которой тело не чешется. В винной монополии она купила ему бутылку виски. Пока она стояла в очереди в кассу, позвонили из турагентства. Она вышла из очереди, достала билет из сумки. Места на самолет были только на пятницу.
— Но мне надо домой завтра! Я выплачу полную стоимость!
Бесполезно. Только в пятницу вечером. Она вдруг поняла, что не хочет сообщать отцу, что остается еще на день. Можно погулять по городу в свое удовольствие, успокоиться, переварить новые впечатления, полежать в постели в гостинице, попивая красное вино и глядя в телевизор. Короткий отдых от всего.
Положив билет в сумку, она нащупала там что-то неожиданно гладкое. Достала предмет. Оказалось, коробочка леденцов.
— Господь всемогущий, Отец наш небесный, мы взываем к Тебе ради того, кто вступил в последнюю земную битву. Мы просим Тебя помочь ей подготовиться к тому, чтобы покинуть эту жизнь и предстать перед Тобой. Не взирай на ее грехи, но взирай на Сына Твоего Иисуса Христа, что умер за наши грехи и что живет и будет стоять с нами в судный день. Господи, Иисусе Христе, Ты — путь наш, истина и жизнь: не впусти ее в царство теней, пусть Твой Дух сам помолится за нас, издав вздох, который не выразить словами, но Ты его услышь. Дай Анне увидеть свет Твоего милосердия и проведи ее к миру.
Он закрыл молитвослов и сложил руки над книгой и над ее ладонью, склонил голову и снова прикрыл глаза. Он хотел было сказать еще что-то о прощении, но подумал, что молитвы, которую он читал шепотом, несколько раз убедившись, что дверь основательно закрыта, вполне хватит. Он выполнил свой долг. Может быть, она все слышала. А если нет, то все равно долг он выполнил. Не как сын, а как человек, профессионально имеющий дело с горем и прощанием. Ничего другого дать он ей не мог, не хотел. Наоборот, это она должна открыть глаза и просить у него прощения за то, что выставила его на годы напрасного религиозного ослепления, которое казалось поначалу единственным выходом.
Он знал, что она не верит в Бога. В глубине души он надеялся, что это кривое, истекающее слюной лицо — только парализованная маска поверх живого сознания, которое слышало каждое слово. В этот момент дверь со свистом отворилась. Он медленно поднял голову и открыл глаза, полагая, что это медсестра. Но оказалось, пришла дочь Тура. В кожаной куртке, джинсах и черных полусапожках, с белым пакетом в руке и красным с золотыми звездочками пакетом из монополии.
— Господи, ей стало хуже? Раз вы…
— Нет, нет. Но путь все равно один, — ответил он. — Будем надеяться, что она скоро освободится. И ей не придется вечно лежать в больнице.
— Простите, что я… Просто само выскочило.
— Что?
— Ну, я же упомянула Господа всуе… Я не хотела… Я знаю, что вы…
— Все в порядке.
— Я оставлю здесь вещи. Сбегаю в киоск за пепси. Этот сок на тележке совсем теплый.
Он заглянул в пакеты. Несколько запакованных в белое рождественских подарков и бутылка виски. Как у них все сложится? Тур совсем не привык общаться ни с кем кроме матери. И вдруг — дочь. А с ней все, чего она не знает, не понимает. Бедная девочка, надо ее напугать, чтобы она поскорее сбежала домой, прочь от этой действительности, от которой добра ей точно не будет. А еще ночью около двух звонил Эрленд, совершенно издерганный, вероятно, пьяный, нес какую-то околесицу про карму, возмездие и дурные предзнаменования, что-то о единороге, уследить было невозможно, а на фоне звучало много чужих голосов. Чтобы остановить этот поток, Маргидо рассказал, что приехала Турюнн, поскольку полагал, что Эрленд ни сном ни духом не ведает о дочери Тура. И тут же пожалел о сказанном. На другом конце провода установилась тишина. Потом, помолчав немного, Эрленд стал интересоваться, когда она родилась и на ком
