— Нет! — ответила Цилуфар.
— Все снова ищут тебя.
Египтянка вздрогнула.
— Но и на этот раз не найдут.
В голосе Хэки звучала насмешка, словно для нее это происшествие было лишь забавой.
— А знаешь, почему они тебя ищут?
— Почему?
Слушая рассказ Хэки, Нилуфар не могла удержаться от смеха.
— Сегодня Манибандх непременно обыщет во дворце все тайные ходы, — задумчиво сказала она. — Но что он там найдет? Пыль?
Хэка молчала.
— Теперь я здесь не останусь!
— Почему?
— Мне нельзя оставаться!
— Это все, что ты могла придумать? — буркнула Хэка.
— Нет, не все!
— Что же еще?
— Сегодня я опять пойду на праздник.
— На праздник?! — воскликнула Хэка. — А если тебя увидит Манибандх? Он сдерет с тебя кожу!
— Но я так люблю праздники! Мне будет очень тоскливо, Хэка!
— Хорошо, госпожа, — недовольно сказала Хэка. — Делай, как тебе хочется!
Из уголка ее глаза выкатилась слезинка — одна маленькая слезинка. Нилуфар смотрела на нее с удивлением.
— Ты плачешь?
— Разве тебя убедишь? Он может приказать живьем зарыть тебя в землю или натравить на тебя охотничьих собак…
От этой мысли у обеих мурашки забегали по телу.
— Думаешь, я ухожу потому, что не хочу быть с тобой? — тихо сказала Нилуфар.
Ответа не было.
— Ты не слушаешь меня?
— О чем ты говоришь? — спросила Хэка.
— Ведь Апап страдает из-за тебя…
— Я не понимаю твоих слов.
— Чтобы спасти меня, ты ходишь к Акшаю, и это огорчает Апапа. Если я не уйду, он возненавидит меня, потому что я мешаю вашему счастью.
Хэка сказала решительно:
— Я напомню Апапу, что я ему не жена. Если Акшай пожалуется высокочтимому, тот может любого из нас продать на невольничьем рынке. Я принадлежу господину. Пусть Апап посмеет меня упрекнуть, я напомню ему, что он раб. Ему ли быть таким гордым!
Нилуфар опустила голову.
— Ты помнишь, как поступил Апап, когда господин отдал меня Акшаю? Куда девалась тогда вся его сила? Нилуфар! Если бы ты не стала госпожой, то, клянусь, не было бы между нами подобных споров. Мы бы жили спокойно, как все рабы, и не роптали на жизнь.
Нилуфар молчала. Потом вдруг заявила:
— Все же на праздник я непременно пойду.
— А я пойду к Манибандху! — насмешливо ответила Хэка.
Нилуфар улыбнулась.
— Ну что ты сердишься? Я ведь не сошла с ума. Меня никто не узнает в мужской одежде.
— Сегодня я почему-то боюсь за тебя!
— Видно, ты полюбила меня больше, чем своего Апапа!
— Не говори так, Нилуфар!
— Что, любовь делить не следует? — пошутила Нилуфар и со вздохом добавила: — Хэка! Будь у меня такой возлюбленный, как Апап, разве я не была бы счастлива?!
Хэка пристально взглянула на нее.
— Ты же сама в детстве говорила: «Хэка, ты будешь принадлежать зверю, а Нилуфар станет госпожой». Помнишь того звездочета?
Нилуфар вдруг расплакалась. Хэка прижала своей груди, из глаз ее тоже катились слезы.
…Вечерело. По краям неба затаились тени, чтобы при первых шагах ночи выскользнуть из своей засады. К храму Ахираджа стекались толпы людей.
Праздник Ахиражда был священным для всех стран долины Инда. Он совершался ежегодно в седьмой день светлой половины месяца шравана. Прошлогодние жертвенные дары не умилостивили великого бога. Голод терзал его, и великий бог дал волю гневу, сотрясая и ломая все в своем подземном царстве. «Чтобы он не вырвался наружу, надо вновь принести ему обильную жертву», — решили жрецы Мохенджо- Даро.
«Почему богиню Махамаи не умилостивило такое пышное и богатое жертвоприношение?» — с тревогой спрашивали друг друга жители Мохенджо-Даро. Земля опять сотрясалась от гнева, гнев ее был еще ужаснее. Самые мудрые люди города долго совещались с верховным жрецом и решили, что только жертвоприношение царю змей искупит все грехи. Паломников из других стран терзав страх: то ли пришел конец света, то ли боги гневаются на них! Бог огня Птах всегда спасал египетский народ от землетрясений. Но ведь в Мохенджо-Даро никогда не было подобных бедствий!
И горожане обратились к жрецу. Не угрожают ли им великие бедствия? Может быть, в городе появился ужасный грешник, которого боги не могут простить? Кто он? Не высокочтимый Манибандх ли? Но грех не может исходить от мужчины, первопричина всякого греха — женщина. Как бы грешил мужчина, если бы не было женщины? Значит, виной всему его полунагая египетская певица. Это она нарушила танец в честь великой богини Махамаи.
Жрец объяснил всем, что богиня Махамаи приняла этот танец, но она разгневалась, когда чужеземная певица посмела вмешаться в таинство пляски. Правда, жрец видел улыбку на лице богини, когда восторжествовала дравидская танцовщица, но в то время богиня радовалась победе над этой неверной египетской певицей, она забыла о мольбе горожан.
Люди жадно прислушивались к словам мудрого старца, — кому больше ведомы дела богов? До глубоких седин жрец преданно служит людям, внося свет праведности в их греховный мир, хотя уже много лет назад боги дали ему право предаться бесконечной радости священного забытья, подобно великому царю йогов!
Величественный храм Ахираджа быстро наполнялся толпой. На огромных камнях у подножия храма были высечены целые сцены из жизни богов. На одном камне красавицы девушки кормили змей молоком, на другом бог-змея, подняв голову, смотрел в небо на своих родителей. Местами стены были покрыты блестящей красной смолой, и это создавало поразительную игру света.
Высокий помост перед храмом предназначался для знати и богатых гостей. Аравийские купцы заняли передние места — так велел обычай: в Аравии тоже поклонялись змеям, и древность этих обрядов исчислялась тысячелетиями. Как ни обидно было египтянам, им пришлось сесть позади. Египетские друзья Манибандха были недовольны: Аравия находится под властью фараона, и каждый из них для аравитянина подобен царю! Но обычаи великого города были для гостей законом.
Амен-Ра, сойдя с колесницы, уверенно прошел на помост и опустился на ложе рядом с Манибандхом. Слева от высокочтимого сидела Вени. Тонкая ценительница танца Вина бросала на нее недобрые взгляды. Она была единственным человеком, которая за спиной у Вени превозносила достоинства египетской певицы. Она была уверена, что если бы тогда Нилуфар не появилась на помосте, богиня Махамаи разгневалась бы еще сильнее.
Темнота сгустилась. Рабы зажгли многочисленные светильники. Стражники, подняв кверху трубы, громко возвестили о начале торжества. Говор стих, постепенно воцарилась тишина.
