Пока после обеда батя с моими комментариями рассказывал маме о произошедшем, а Толик сонно кемарил в кресле, Элеонора разложила на журнальном столике свои фенечки, собранные в оприходованных нами квартирах: какие-то колечки, бусики, сережечки и браслетики… Все блескучее; и не больно-то, судя по всему, дорогое; но она тут же все это разложила в ряд, потом стала перекладывать с места на место, примерять и рассматривать. Это, я смотрю, женское, — даже мама, внимательно слушая нас на кухне, нет- нет да бросала взгляд в гостиную, на Элеонорины манипуляции с блестяшками. Тут она мне кое-кого и напомнила.
— Толян! — говорю.
— А? — он открыл глаза, — Пошли, что ли?
— Не. Слыш что. Надо Элеоноре тоже кличку придумать. Как мне.
— Ты ж сам захотел?
— А то! Вот и ей дадим.
— Погоняло? Давай. А какое?
— А вот взгляни на нее, — кого напоминает?
Толик всмотрелся в Элеонорины занятия, ухмыльнулся.
— Да черт знает. Ты что видишь?
— Да белка! Глянь! Натуральная Белка — с орешками!
— «А орешки не простые, все скорлупки золотые!» — процитировал кого-то прислушивавшийся к нашему диалогу батя.
— Гы. В натуре.
Раскрасневшаяся после обеда Элеонора, перебирающая блестящие безделушки, действительно больше всего напоминала белку, — аккуратную такую, модную рыжую белочку в камуфляжных штаниках, ценящую «замодняк» и всякие цацки.
— Белка! — окликнул ее Толик!
— А?… — она подняла голову на окрик.
— О, гляди, отзвывается!! — заржал Толик, — Будет у тебя теперь погоняло «Белка», на пару с Крысом.
Мама сморщилась неодобрительно, но ничего не сказала; батя добавил:
— Мелкий зверинец у нас тут образовывается…
Гоблины, действительно, здорово пригодились нам в хозяйстве. Самые тупые и тяжелые работы мы возложили на них, — в основном, как и предполагал Толик, долбить стены и потолки. Если где-то на том свете и был задуман ад для подонков, — то это было первое к нему приближение.
День их строился так: после нашего завтрака Толик, батя, или я поднимались на шестой этаж, в квартиру, в которой раньше жил тот буржуй, что наябедничал на нас в Администрацию, что стало причиной неприятного визита господина Орлова с автоматчиками. Теперь его хорошо и дорого обставленная квартира была вся разорена, Толик с особым цинизмом побил там аж всю посуду и стеклянные дверцы в шкафах, — просто так, однажды, под настроение.
Гоблинам мы дали имена Равшан, Джамшут и Ибрагим; чтобы, как выразился батя, ознаменовать для них совсем новый этап в их никчемной жизни, — от Николая — к Бруцеллезу, и далее, — к Ибрагиму. За попытку не отвечать на обращение по новому имени Толик их так отделал, что ни о каких больше «демонстрациях несогласия» уже и речь не шла. Спали они в хозяйской спальне, все втроем на большой буржуйской кровати, укрываясь все вместе большим одеялом, что стало особенно актуально, когда стали наступать холода. Толик же не преминул отметить им нашу заботу об их комфорте и удобстве:
— Что, уроды, классная спальня? Это вам не продавленный матрас в рабочей общаге! А картины какие! Пейзажи, бля! Ручная работа! Я понимаю, вам дай волю, вы б предпочли пялиться на грудастых телок из Плэйбоя, — но мы вам тут будем воспитывать вкус! Будете плохо работать — заставлю иностранный язык учить, — и ведь выучите, уроды; вы у меня хоть китайский за два месяца выучите, у меня, епт, открылись педагогические способности!..
Каждого из них батя опоясал блестящей цепью и наглухо закрепил ее на поясе болтом со сбитой после закручивания резьбой, — снять цепь теперь можно было только с помощью зубила или с помощью пары соответствующих массивных гаечных ключей. Так, с цепями, они и жили, и спали; концы цепей пристегивали замком к батарее.
Мы приносили им завтрак и они жрали. Кормили их… Честно говоря, не очень их кормили. В смысле — достаточно, даже много, но вот чтобы вкусно было — об этом думали в последнюю очередь. Мало кормить было совсем невыгодно, — они ведь должны были работать, и тяжело работать. Пожрали, — на оправку и умываться в ванную. Потом они, переругиваясь, тащились на работу.
Опытный батя как дважды два, на примерах из истории и на литературных, киношных примерах объяснил, что рано или поздно они предпримут попытку удрать, а самый простой и очевидный способ удрать — напасть на того, кто отмыкает их цепь от батареи. Да никто и не спорил — это было очевидно. Потому батя, подумав, разработал четкую систему их конвоирования, исключавшую и попытки побега, и попытки напасть на конвоира.
— Мужики! — разъяснял он за завтраком, как будто мы спорили, — Есть определенные правила. В любом деле. Правила уличного движения, когда они были. Военные уставы. ТБ на производстве. Да мало ли. В мире есть много опасных дел, и чтобы свести опасность к минимуму, а лучше — к нулю, и составляют Правила. Вот и мы примем «правила обращения с пеонами». Если все продумаем и будем безусловно выполнять — то будет все хорошо. И для нас, и для них. Не стоит забывать, что, по сути то, что они сейчас у нас «в работе» — это есть замена «высшей меры», — это он проговорил специально для мамы, слушавшей его с каменным лицом. Вообще, после того как Элеонора стала ездить с нами на мародерку — не всегда, но часто; и этим как бы «вступила в клуб добытчиков», их отношения с мамой несколько охладели. Они больше не сидели на кухне, и не обсуждали «стринги и стразы», да и темы эти стали неактуальны вообще.
ОРУЖИЕ, ОРУЖИЕ — НАСИЛИЕ!
Насчет оружия стало в городе попроще. Особенно когда у нас завелись деньги и золото, начало чему было положено моей нечаянной находкой в нашей же Башне, после чего мы стали раз за разом находить «на мародерках» тайники. Толик, после успешного гешефта со знакомым прапорщиком, имеющим доступ к арсеналам Администрации, стал вдруг добрым и щедрым, — подарил мне наган, а Элеоноре-Белке трофейный бандитский обрез.
— Ты глянь! — объяснял он как-то ей, — Это же раритетная вещь! Коллекционная, даже можно сказать! Ты смотри — императорский тульский заводъ! — с ятями! А год какой! — 1915-й! Ты прикинь! — в проекте еще твоих и родителей не было, а эту винтовку уже сделали, — для царской армии! Может, и даже наверняка, она в окопах первой мировой войны побывала, пока ее какой-то местный дезертир не уполовинил до обреза. А может, из этого обреза еще в фашистов стреляли, — прикинь! Или там в комиссаров…
Тут он заметил, что после упоминания про родителей Белка насупилась, в красивых глазах заблестели слезы, и вообще казалось, что она вот-вот разревется.
— Ну ладно, ладно. Че ты!.. Прекращай… — Толик понял, что упорол косяк, и срочно придумывал, как ее отвлечь.
— Хочешь — подарю? Будет у тебя собственная пушка! Ты знаешь, сколько и чего стоит сейчас ствол на рынке?? Это ж страшная ценность! Ни у одной метелки в городе такого ствола не будет, а у тебя — во!..
Элеонора недоверчиво уставилась на него:
— Что, правда подаришь?… — она была совсем не дура, и прекрасно представляла ту ценность и силу, которую теперь давало оружие, даже такое древнее, как этот обрез. С того времени, как город погрузился в разбой и анархию, оружие стало иметь огромную ценность. Мало у кого было нормальное, хотя бы охотничье ружье, тем более что перед развалом их усиленно изымали; и люди вооружались кто во что горазд. Даже какая-нибудь рыхлая тетка, в недалеком прошлом «менеджер письменного стола», теперь
