На следующее утро Олег вместо завтрака застал Лену, сидящую за кухонным столом и делающую себе маникюр. Вокруг лежали пилочки, щипчики, всевозможные никелированные лопаточки. Стояла ванночка с горячей водой, в которой она распаривала ногти. Держа одну руку в парящей ванночке, другой рукой она мерно помахивала в воздухе, суша только что наложенный ярко-красный лак.
Собственно, он сразу все понял; но спросил для порядка:
— Что завтрак?
— А я тебе не раба! Сам себе готовь свой завтрак!
Олег искоса взглянул на нее, и, подставив табурет, полез на антресоли. Достал несколько банок консервированной фасоли. Зажег газовую переносную плитку, поставил на нее чайник.
— А где Люда?
— У себя. Я сказала ей, что сегодня завтрак готовить не будем.
Олег молча снял с плитки закипевший чайник и стал заваривать чебе чай. Открыл фасоль, достал галеты.
Она искоса следила за ним. Его молчание выводило ее из себя. Когда он стал есть, она не выдержала:
— Мне так ты запрещал газовой плиткой пользоваться!.. Я должна на балконе эту вонь глотать!..
Олег, не отвечая, поглощал фасоль с галетой, запивая крепким чаем.
— Пусть Элеонора вам готовит, раз она у вас «в стае»! Или как ее там сейчас? Белка? Вот пусть Белка и готовит!
Олег доел всю фасоль из банки, смял ее, и бросил в мусорный пакет.
Встал. У Лены загорелись уши, наклонившись над столом, она усиленно и сосредоточенно наносила лак на ногти другой руки, но получалось криво, потому что предательски дрожали руки.
— Я как раба!.. На вас на всех — готовлю, готовлю! Руки все болят от этой холодной воды и жира на посуде! Но больше этого не будет! Хватит!.. — на лице ее было написано упрямое и гордое выражение.
Олег прошелся по кухне. Остановился. Постоял, выжидая; покачиваясь с пятки на носок. Дома уже давно перестали разуваться, и полы не мыли, а только подметали, да на входе в квартиру лежала влажная тряпка для вытирания обуви.
Наконец решился.
— Вот что. Если это твое окончательное решение — то так тому и быть. Тебя отсюда, конечно, никто не гонит. Ты хотела самостоятельности, хотела жить одна в этой квартире? — Она твоя. Я дарю ее тебе. Сегодня вечером я «перееду» в любую другую и здесь появляться не буду вообще…
У нее появилось на лице испуганное выражение и она мазнула лаком мимо ногтя, по пальцу. Взяла трясущимися руками ватку, смочила жидкостью для снятия лака, стала оттирать палец.
— Ты можешь жить здесь и питаться из общих запасов. Нам готовить будет Люда, Володя ей поможет. Потом я найду женщину, которая заменит тебя на кухне и по хозяйству.
Глаза у нее расширились, теперь она только и смотрела ему в лицо, стараясь поймать его взгляд, понять, серьезно ли он говорит.
— Да, на кухне и по хозяйству. В других сферах, возможно, она тоже поможет… — он смотрел в окно, как будто ожидал там увидеть эту самую женщину прямо сейчас.
— Думаю, это будет несложно.
— Ты не можешь…
— Могу. Я все могу. — Замершее в холодной, бесчувственной маске его лицо на миг дрогнуло, — Я даже могу тебя выгнать на улицу; и даже — прострелить тебе голову, как сделал бы Толик. Но. Я не Толик. Потому я говорю тебе — живи как хочешь. Никто тебя не тронет. Или, если хочешь, можешь уходить. Тебя никто не задержит. Но — если так. То ты больше никто и звать тебя никак — для меня. Запомни это.
Он повернулся и вышел из кухни. Сегодня предстоял сложный день — нужно было обсудить и подготовить план операции «Картошка». Сделать предварительную разведку.
Она уронила голову на руки, испачкавшись в невысохшем лаке, перевернув мисочку с теплой еще водой для распаривания ногтей, и разрыдалась. В прихожей хлопнула дверь. В квартире кроме нее больше не было ни души.
Обед, начисто смыв красный лак с ногтей, она готовила вместе с Людой, на всех. Все же она была далеко не дура, хотя в последнее время ее саму посещали сомнения на этот счет.
ПОТЕРИ В ЖИВОЙ СИЛЕ И ТЕХНИКЕ
Внезапно взбесился Ибрагим-Бруцеллез. Ситуация вообще могла стать трагической, но нам повезло. В тот день я до обеда присматривал за пеонами, пробивающими в полу 8-го этажа очередную дыру. Поставил им задачу и ушел в другую комнату; там потренировался в выхватывании револьвера. Из кобуры, из-за пояса. Выхватывание и наведение на цель. Потом — выхватывание и наведение на цель со смещением в сторону. Пытался даже изобразить кувырок, — но только сбил на пол стоящую на шкафу вазу, грохнувшуяся на пол с оглушительным шумом. Пеоны сразу затихли, прислушиваясь. Заглянул к ним, наорал, чтобы работали не отвлекаясь; и пошел дальше тренироваться. Увлекся, аж вспотел; хотя уже конкретно стало холодать. Достал батин детский пистолетик, — пластмассовый, игрушечный, с вклеенным вручную батей внутрь лазером-указкой, и стал тренироваться с ним: перенос «огня» с точки на точку, то же самое в перемещении, да после падения, приседа, кувырка… Снес опять какую-то безделушку со шкафа; и за шумом не сразу расслышал, что в соседней комнате завопили гоблины.
Взял ствол наизготовку, выдвинулся в коридор и рявкнул им «Вспышка сзади, всем лечь, руки за голову!!»
Аккуратно, «по регламенту» заглянул в комнату, — двое лежали как полагается, а Джамшут сидел на корточках, и выл, схватившись за ногу.
— Чо, бля, такое??
Тут они, перебивая друг друга, стали валить вину друг на друга; причем Равшан и скулящий от боли Джамшут утверждали, что это Ибрагим саданул ему ломом в ногу; а Ибрагим, соответственно, кричал, что тот сам ткнул себе в ногу ломом, то ли случайно, то ли чтоб пофилонить от работы. Вообще, Джамшут последнее время норовил сачкануть, потому я, честно говоря, не знал кому верить.
Сними, говорю, обувь. Тот, продолжая подвывать, разулся, — нога, стопа возле пальцев, в натуре, была в кровь разбита. Да, навряд ли так сам себе мог садануть, если только случайно.
— Тебе конец, Бруц, мы тебя сегодня удавим!!! — орали в один голос Равшан с Джамшутом.
Отбуцкав их палкой, чтобы заткнули пасти и вообще, не смели друг друга называть по прежним кличкам; задумался — что с этим-то уродом делать? Он лежал и поскуливал, поджимая окровавленную ногу. Вот блин, незадача!
Ясно было, что сегодня он не работник.
— Лежать! — говорю, — Всем лежать!
Отомкнул его цепь, сунул ее конец ему в руки, — Пошли, говорю. Лечить тебя будем, балбеса.
— Сергей Олегович, это точно он, я вам зуб даю, мамой клянусь, — это он, падла, Бруцелл… То есть Ибрагим меня ломом в ногу ударил! Вы разберитесь, пожалуйста! И Анатолию Ивановичу скажите! Пусть накажет!.. — хныкал Джамшут, наматывая конец цепи себе на шею.
— Накажет — накажет! Не сомневайся, у нас ненаказанным никто не останется! — обнадежив его такой двусмысленной фразой, я повел его вниз. Хромая, охая, хватаясь за стены, он поковылял впереди меня к выходу из квартиры и по лестнице.
— Так, работнички! Вам задание никто не отменял! Быстро за дело! Сейчас приду — проверю! — простимулировал я остающихся Равшана и Ибрагима. Я думал обернуться быстро, отвести Джамшута в их кильдюм, дать ему воды промыть ногу и ткань — перевязать, оставить его там, а самому вернуться; но вышло все по-другому. Джамшут еле тащился, буквально сползая по ступеням, звякая цепью, охая, и ежеминутно проклиная Ибрагима. Надо бы их сегодня по разным комнатам на ночь развести, а то в натуре ведь прибьют его, подумалось мне. За его проклятиями и поскуливанием я еле услышал вскрики наверху,
