например — в патроне и стволе. И при этом выталкивать пулю. Или там разрывать емкость, в которой находится — тогда получается взрыв… В общем все просто!
Для пеонов вообще всегда было удачей «попасть на кино»: фоторезаком резать в мелкую лапшу старую целлулоидную кинопленку — все лучше, чем долбить перекрытия, сгребать мусор или таскать воду. Сиди, знай себе, вручную кромсай длинные как змеи ленты старых фильмов, выменянные батей на рынке, стараясь чтобы «лапша» получалась как можно мельче. Батя сказал, что по составу это тот же нитропорох — для самоделок самое то!
Батя сказал, что есть хренова туча всяких химических рецептов как сделать взрывчатку — но все это достаточно сложно и нестабильно, то есть хранить ее долго нельзя. И потому мы будем, он сказал, делать самое простой — порох. Но, поскольку мы все же в 21-м веке — будем делать проще, чем предки. Селитра, говорит, у меня есть… С углем-то древесным тоже проблем нет, а вот где доставать серу… Да и не надо. Все, говорит, заменим сахаром.
Помогавший бате Иванов до самого своего обмена-продажи долго и нудно молол в ступке (опять из батиных запасов! Здоровенная чугунная ступка с пестиком, каких-то древних времен!) сахар, превращая его в сахарную пудру. Потом батя, открыв окно в 26-й квартире, превращенной им в лабораторию, на нашей туристской газовой плитке, варил сахар с селитрой, превращая это все в коричневого цвета булькающий вонючий кисель. При этом видно было, что он очкует, говорит:
— Если температуру не рассчитать — полыхнет, причем гореть будет так, что хрен потушишь…
Этот кисель вылил в противни, и потом, когда он застыл как карамель, они его в ступке же толкли — но не пудру, а в мелкую крошку. Потом эту крошку сеяли через самодельное сито с марлей, добиваясь, чтобы все крупинки были примерно одного размера. Крупные куски опять толкли, а пыль ссыпали «на переплавку». Готовый «порох» ссыпали в большой бидон.
Конечно, первую же партию мы опробовали. На подоконнике полоска их самодельного пороха горела бодро, с искрами, с клубами густого белого дыма. Батя остался доволен. Испытали и самострелы из обрезков водопроводных труб, которые тут же, на этажах, батя выпиливал из стояков ножовкой по металлу, потом плющил один конец тяжелым молотком и сверлил запальное отверстие.
— Аркебузы, епт! — откомментировал, повертев в руках заготовки, Толик. Он не участвовал в наших приготовлениях, когда у него было желание «покачаться», он долбил ломом и кувалдой перекрытия между этажами на замену пеонам.
— Дистрой! — как он выражался, — Что-то пробить, разбить или сломать, — мне всегда по кайфу!
Я тоже за ним это давно заметил. Его не привлекали тщательные приготовления, но вот что-то пробить, оторвать, обрушить, — это для него было самое то… Да на здоровье! Батя сразу сказал, что нам, для нашей безопасности, надо бы наделать дополнительных ходов в НАШЕМ доме — мы и наделали.
— Если, — говорит он — «Крысиная Башня», то и крысиных ходов в ней должно быть в достатке! Мы должны иметь возможность перемещаться между этажами не выходя на лестничные клетки! Причем ходы, лазы должны быть в самых неожиданных местах, замаскированы, и некоторые из них мы опять же оборудуем ловушками и минами — горе нападающим!
И пеоны в заранее размеченных местах пробивали стенки, перегородки. Стенки кирпичные, а перегородки вообще гипсобетонные, — это было не очень сложно. Особенно когда мы выяснили, что все туалетные коммуникации, — канализация там, трубы водоснабжения, — проходят в эдакой сквозной шахте. От квартир она отделялась где гипсокартоном, где пластиковой дверкой, — словом, фигня. Выломать эту облицовку и расширить шахту так, чтобы можно было протиснуться в другую квартиру оказалось несложно, — особенно когда Толик сокрушал чугунную трубу канализации, а батя взялся выпиливать куски труб и из стояков в этой шахте. На вонь, идущую из разломанной трубы, мы как-то перестали уже и обращать внимание, да батя и заткнул ее пролом на нижних этажах.
Пробивать перекрытия было намного сложнее — приходилось ломом взламывать пол; а он в нашей башне из толстенных плах, на которые уже у кого настелен паркет, у кого линолеум. Когда взломали пол в одной квартире, батя пришел посмотреть — и одобрил:
— Это ж смотри сколько дерева! Да тут топлива на метр площади больше, чем в лесу!
Пеонам приходилось выламывать половые доски, вернее — толстенные плахи, ломом и тяжелым топором, выпиливать ножовкой, отгребать в стороны насыпанный под полом шлак, и долбить бетонные перекрытия… Работка была та еще! Конечно, долбить вниз — это не то что долбить «вбок», но все равно. Особенно, когда открывалась арматура. Ее пережигали самодельным термитом — его изготовление оказалось на редкость несложным. Толик вообще предложил дыры в полу пробивать взрывом, но батя на это только покрутил пальцем у виска.
Честно говоря, я удивлялся на себя… Я вкалывал так, как нигде и никогда, — долбил стены и перекрытия наравне с пеонами, пережигал арматуру, таскал мебель, строил баррикады на лестницах… Причем все это в условиях, когда и помыться после работы толком нельзя было — только что обтереться горячим мокрым полотенцем, благо чистых полотенец во взломанных квартирах мы нашли вполне достаточно… Откуда брались силы и желание работать? Болели плечи, саднили содранные и под рабочими рукавицами ладони, пекло обожженное колено, — но я работал как заведенный.
Вечером, лежа, устало глядя в потолок, я прокручивал перед мысленным взором что нужно сделать завтра, на чем мы остановились… Откуда это? Мне было непонятно — что с мной творится, ведь раньше для меня даже посуду помыть было влом. Когда с группой ездили на капусту, я часто филонил… Откуда это непонятное желание вкалывать?
Так и не разобравшись, я посоветовался с батей.
Тот, как и следовало ожидать, внес ясность: просто, говорит, ты сейчас:
— делаешь чисто для себя. Чувствуешь себя Хозяином Дома.
— чувствуешь себя Творцом. Это тебе не домики из песка строить! Это нормальная «боевая фортификация»!
— понимаешь, что за тебя это никто не сделает.
— понимаешь, что каждая дырка в полу, каждая баррикада на лестнице и каждая ловушка есть повышение твоей личной обороноспособности, повышает твои шансы в грядущем бою.
— понимаешь, что все это — всерьез. Всерьез. Совсем, окончательно, всерьез! И что всерьез можно, если не быть работящим и предусмотрительным, превратиться в такой же труп, которых я уже насмотрелся за эти месяцы…
Ну что… Я согласился с ним, что он прав. Так все и есть.
Пару дней я помогал бате натягивать стальные тросы в пластиковой оплетке из нескольких окон Башни во двор, к деревьям и фонарным столбам в центре двора. Крепили в квартирах за батареи. Зачем это — батя говорил что-то невразумительное; у меня сложилось впечатление что он или сам толком не знает, или стесняется задуманного, как несерьезного. Единственно, что сказал, это что
— Меня, Крыс, твоя идея с этим… с «улыбкой Микки-Мауса» навела на некоторые мысли… Как и тот наш, надо признаться, удачный опыт с бомбардировкой бомжиков хлоркой…
Ничего тут особо сложного в разгадке, собственно, не было — он собирался по наклонным тросам отправлять на головы потенциальным нападающим какие-либо «гостинцы», которые и мастерил вечерами.
На улице хорошо. Если смотреть с крыши Башни — вообще прекрасно. «Золотая осень» — как в книгах пишут. Видно далеко… Днем — город как город, дома в пятнах желтеющей, опадающей листвы; это вечером становится жутоковато оттого, что почти нет светящихся окон. А днем хорошо. Красиво. Было бы еще лучше, если бы взгляд время от времени не натыкался то на выгоревшую коробку дома, то на крышу с проломами в кровле.
После работы на батю накатывает настроение пофилософствовать. Он выдает:
— Мы тут, в Башне, как в замке на вершине скалы… Красиво, правда?
А что ж «не красиво», — красиво. Соглашаюсь с ним:
— Ясен пень.
— Эх Крыс, Серый, Серый Крыс… Нету в тебе романтизьму… Вот ты взгляни вокруг… Что видишь? Пустой, загаженный и разграбленный, частично сгоревший Мувск? Старик, а ведь вокруг делается история!.. Когда-нибудь, может лет через двадцать, а может — через сто, какой-нибудь режиссер будет
