— Ты, дядя Алексей, не приметил, — улыбнулся Степан. — Я полозья шкуркой мокрой навойдал. Вот они и катятся как ледяные.
Санки везти и правда было легко: один тянул спереди, другой кутелом сзади слегка придерживал от раската и подталкивал.
— А ошкуй того песца от себя не гонит? — не удержался, спросил Ванюшка, когда Степан шёл сзади.
— Того не знаю. А один промысленник рассказывал: идёт раз, вдруг из-за тороса песец выскочил, да как залает. Промысленник глядит, а из-за этого тороса и ошкуй показался. И сразу наутёк пустился. Песец за ним бежит, уж боле не лает. Свою службу справил, ошкуя побудил и больше ему лаять не к чему. Значит, ошкую он на пользу, в сторожах ходит. А как ошкуй эту пользу понимает или нет, про то сказать не могу.
Ванюшке стало очень досадно, точно сказку занятную до половины кто рассказал, а дальше не рассказывает. А как бы про конец дознаться?
К избушке добрались уже в темноте. И как ни устали, ни нахолодались, а пришлось печку топить и дым глотать, пока мясо жарили, ледовой воды нагрели и сами обогрелись.
— Стёпа, а ты почём знаешь, что песец ошкую знак давал? — уже сонным голосом спросил Ванюшка, устраиваясь на нарах.
— А то как же? — удивился Степан. — Стоит да лает во всю мочь, всякому понятно, что по-своему говорит: «Вставай, толстопузый, беда пришла!» Тот а понял, вскочил, да давай бог ноги. Ошкуй тоже не всякий на человека кидается, разве голоден или сердит за что.
— А как узнать, который кинется али нет? — продолжал Ванюшка.
— А ты постой, постой и узнаешь, сгребёт он тебя али нет, — сердито отозвался Фёдор. — И так все косточки ломит, а ты ещё не уймёшься!
Ванюшка замолчал, привалился ближе к Степану. Тот толкнул его в бок: молчи, мол, да засыпай скорее. И прикрыл получше краем оленьей шкуры. Ванюшка повернулся, задышал Степану в спину, пригрелся. Заснул.
Выделать оленьи шкуры, чтобы они сгодились для одежды, работа не спорая, не одну неделю трудились зимовщики. Наконец, справились. Фёдор всех удивил: малицы ловко из шкур кроил, не хуже настоящего портного. Сухожилья оленьи сгодились на нитки. Но расщепить их на несколько ниток грубыми пальцами зимовщикам никак не удавалось. Зато Ванюшка приспособился быстро и очень ловко. Нитки вскоре были готовы.
— А шить-то чем будем? — опомнились зимовщики.
— Не беда, — сказал Степан, — велико ли дело из моржовой кости иголку выточить?
Но дело оказалось малое, да хитрое. Фёдор попробовал и сразу отказался:
— Малицу покрою, — сказал хмуро, — а иголки не выточу, хоть век над ней сидеть буду.
Немало кости перепортили и кормщик со Степаном. А лучше всех с работой справился опять же Ванюшка, и, взялся охотно, точно для забавы. Работы ему хватало: много иголок поломалось в неумелых руках зимовщиков, пока сшили первую малицу. Но он не обижался, видит, иголка хрупнула, и сейчас другую точить возьмётся. Зато, по общему согласию, в первую малицу, что сшили, обрядили его. Неизвестно, кто больше радовался — портные или Ванюшка.
Сначала на всех сшили малицы с капюшоном и с рукавицами пришивными, мехом внутрь, вышло ладно, хоть целую шкуру испортили. Зато вскоре наловчились, даже штаны из оленьих камусов[12] на всех сшили, к ним снег не пристаёт, скользит с гладкой шёрстки.
А там взялись и за меховые сапоги. Только для них костяные иголки не подошли: Алексей шилья сковал крепкие да тонкие.
— Такое шило, пожалуй, и дома сгодилось бы, — сказал он с удовольствием и смутился: не ожидал, что сам себя похвалил. Зимовщики заметили, но виду не подали.
А сапоги вышли знатные, подошвы из шкуры морского зайца, того, что медведь так заботливо припрятал для них в торосах. Она для сапог неизносимая.
Все трудились так прилежно, что не заметили, чем Ванюшка занимается. А он, чуть минутка свободная выберется, в уголке на нарах пристроится, кусок елового корня возьмёт, что-то с ним делает.
— А ну, покажи, что там сотворил? — сказал раз Алексей.
Ванюшка отказаться не посмел, протянул кусок корня, сам отвернулся, застыдился.
Кормщик корешок взял, взглянул — и глаз не оторвёт. Ошкуй вырезан как живой, пригнулся даже, вот- вот прыгнет.
— Это ты с кого резал? — спросил в удивлении.
— С того ошкуя, что в избе был, — ответил Ванюшка. — В дверях-то стоял, прыгнуть собирался. А один клык сломанный. Приметил? Гляди!
Ванюшка оживился, повернул голову медведя к жирнику. Точно, в раскрытой пасти одного клыка не хватает.
— Дед Максим из кости резал, а я из уголка приглядывал, — объяснил Ванюшка и весь зарумянился от радости и смущения. — Он сердитый, к нему не подладишься. А я глины ком возьму, гляжу — и слеплю, чего он режет. Тишком. Потом из дерева и из простой кости резал, с него пример брал.
— А мне почему не показывал? — удивился отец.
Ванюшка опять потупился.
— Думал, ты, может, скажешь: баловством занимаюсь.
— Не сказал бы, — ответил кормщик и задумался. А правда, когда он дома-то бывал, часто ли с сыном говаривал?
— По весне моржи приплывут, я тебе кости сколь хочешь достану, — вмешался Степан. Теперь он держал ошкуя в руках, то подносил к жирнику, то отстранялся, чтобы лучше разглядеть, и радовался, точно сам его выточил. — Знаменитый ты у нас косторез будешь, — добавил он. — Погоди, вот домой возвернёмся, о тебе слава пойдёт. Дед Максим знатно режет, да куда ему перед тобой.
Ванюшка покосился на отца, тот ласково улыбнулся. Не выказал, какая тоска от этих слов его взяла: «Домой возвернёмся». Тихонько положил руку Фёдору на плечо, пока тот не успел горького слова молвить, молодым радость отравить.
Густые тени залегли в углах избушки, слабому свету жирника бороться с ними не под силу. Белый иней ползёт по стенке от порога. С моря слышится, как ветер и волны бьют и ломают припай. В избушке похолодало, хоть крепко законопачены мохом щели между брёвнами.
— Пора на покой, — сказал, наконец, кормщик, осторожно поставил на стол костяного ошкуя и дунул на жирник. Слабый огонёк вздрогнул и погас.
— Эх, и мягкая же шкура у ошкуя, — проговорил Степан и потянулся так, что нары под ним скрипнули. — Такую ещё добыть надо, вот тепло-то будет, хоть печку не топи.
— Болтай больше! — как всегда заворчал Фёдор. В раздражении он взмахнул рукой, больно стукнул ею о стенку и ещё больше рассердился, долго бормотал что-то неладное, пока сон его не сморил.
Ванюшка не слыхал ни того, ни другого, лежал смирно, с открытыми глазами. Не спалось. В избушке темно, хоть глаз выколи, но и в темноте он так ясно видел страшную битву моржа-великана с ошкуем. Будто он и сейчас стоит перед ними там, на морском берегу. Вот что хочет он вырезать. И вырежет непременно.
Глава 7
В БЕРЛОГЕ
Серое небо сплошь затянули облака, скалы на снегу не дают больше тени, всё слилось в ровный белый цвет. Глубокие трещины притаились под снегом, над ними чуть-чуть западает поверхность, но в рассеянном свете это незаметно. Опасно ступить на неё: с виду прочна, а даже лёгкого нажима не сдержит.
Ну, медведице тени не требовалось, и так отлично разберётся: где опасно, а где нет. Подбитые, тёплым мехом, подошвы по самому хрусткому снегу ступали бесшумно, самые скрытые трещины обходили уверенно, будто им кто указывал.
Охотится она? Не похоже. Медвежья охота вся ледовая, на морского зверя. А медведица давно уже сошла с припая на берег и уходит от него всё дальше. Следы, точно кто прошёл в огромных растоптанных валенках, сворачивали к каждому обрывистому склону с наветренной стороны. Что ей там нужно? И везде
