что они – лишние, и извлекаю их, несмотря на боль. Я и его от всякой дряни освободила… только не сумел он меня за это полюбить, как ни старался… Не умею я вдохновлять…
– Ну, ты не это… – и Сережа замолчал, потому что утешать не умел. Вот мозги вправлять – другое дело.
Данка подняла голову и откинула назад рыжие кудри.
– Ерунда! – сказала она. – Справлюсь! Давай я лучше объясню тебе, что тут происходит. Ты слыхал о Первичном небе?
– А что – было?
– В начале времен оно охраняло проявленный мир. Понимаешь, купол над миром. Ведь и у нас сохранились воспоминания – до сих пор же говорим «твердь небесная».
– Разверзлись хляби небесные… – процитировал Сережа Библию.
– Хляби – это уже потом. Была твердь, пока в проявленный мир не вторглось воплощенное зло – Ангро-Майнью. Купол был разбит, осколки упали на землю. И только они хранят былое Первичное небо, только они – хранители изначального, истекшего, настоящего и всех прочих времен от Ангро-Майнью. Понятно?
– Пока – да.
– Поехали дальше.
– То, что раскололось, может и должно возродиться. Возможность восстановления Первичного неба появилась в тот миг, когда осколки рухнули на землю. И они начали объединяться, и сперва создали Вайю, – Данка не рассказывала, а вещала. – Вайю – это промежуточный мир, где мы сейчас находимся. Изначально Вайю был божественно пуст, но осколки стали творить его – и сотворили! Каждый, самый малый, сделал себя как бы дверью, через которую в Вайю шла энергия проявленного мира. И вокруг Вайю стала расти пирамида. Энергия проявленного мира здесь преобразуется в энергию времени. Понятно?
– Уже нет, – честно признался Сережа.
– Осколки Первичного неба хранят память о нем! – проповедница стала заводиться. – Оно состояло из минералов! Минералы хранят память и пытаются восстановить купол, который охранял проявленный мир от зла – Ангро-Майнью!
– А что такое проявленный мир?
Данка задумалась.
– Ну, точного определения я дать не могу… Мир, который можно потрогать, что ли…
Атлет покачал головой. Еще со времен конструкторского бюро он знал цену обтекаемых определений.
Очевидно, мир Вайю должен был вербовать в свои ряды поэтов, художников и тех благоразумных музыкантов, которые берегут барабанные перепонки слушателей, но никак не технарей, да еще обремененных бицепсами.
– Ладно, потом вернемся к проявленному миру. А что это за шкатулка, ты можешь объяснить? – спросил Сережа.
– Шкатулка – это схема пирамиды. Я бы даже сказала – голограмма пирамиды, – Данка столь отважно произнесла эти странные слова, что Сережа поверил. В самом деле, если камни засасывают людей, если есть Вайю, если там можно напороться на живого флибустьера, почем бы шкатулке не быть голограммой?
– Но, знаешь, я тут не так давно, чтобы все понять, – честно призналась Данка. – Ты спроси Даниэля. Он уже давно, с семнадцатого века. Яшма – вообще из древнего Китая. Там ее звали Ян Тайчжень. Ее обучали даосы. Топаз когда-то был, ты не поверишь, канатоходцем где-то на Востоке. Потом оказался в Иране, бросил семью, ушел к огнепоклонникам… Ты поговори с ним – он много знает.
– Сердолик! – позвал нетерпеливый голос Монбара. – Не слишком ли засиделся твой гость, сударыня?
– Мы ще не раз встретимся, – пообещала Данка. – А теперь – иди, Сереженька, но только поскорее от меня удирай! Не то попадешь под волну радиации. Я теперь – живой прибор доктора Бадигиной. Но в больших количествах я опасна. Во всяком случае, для новеньких…
– Как всегда. Странные дела, – заметил, вставая, Сережа. – Этот, Аметист, в каком виде ушел в камень, в таком и тут разгуливает. А из тебя чудище какое-то сделали. Щупальца, когти…
– Когда ты познакомишься с Изумрудом, то вообще не поймешь, что это такое, – пообещала Данка. – Просто тебе станет очень светло и хорошо. Сквозь тебя пройдет его свет, понимаешь? Изумруд – командир первого отряда, отряда хранителей изначального и мнимого времен, и он же отвечает за Вечность. Изумруд воплощает эпоху творения – Артезишн. А я принадлежу уже эпохе смешения – Гумезишн. Мой объект – истекшее время, вплоть до раскола Первичного неба.
– Сердолик, время идет, а шкатулка – неизвестно в чьих руках! – напомнил флибустьер.
– Представь, что купол – из очень тонкой пленки, и выбегай! – приказала Данка. Руки выкинь вперед и, когда коснешься купола, просто упрись и резко разведи их в стороны. И – беги, пока ноги несут. Я бы не хотела накрыть тебя радиацией. Ну?
Сережа сделал с места два прыжка, ударил ладонями в стенку, оказавшуюся довольно жесткой, раздвинул ее – и получил щель, достаточную для того, чтобы проскочить наружу.
– Стой, стой! – закричал ему вслед Монбар. – Все не так страшно, сударь мой!
– Чего уж тут страшного… – проворчал Сережа, успевший отбежать довольно далеко. – Всего каких-то двести миллирентген…
Монбар вразвалку пошел за ним следом.
– А где моя бабка? – спросил атлет.
– Бабку пока забрала Яшма. А нам, сударь мой, поговорить о деле надобно. Где ты оставил шкатулку с камнями?
– Да что это за шкатулка такая? – возмутился Сережа. – Почему из-за нее столько суеты? Данка вообще ее голограммой назвала!
– Голо?… – флибустьер помотрел на атлета очень подозрительно. – Сейчас я тебе попроще растолкую. Если ты со своим аббатом читал Библию…
– Не читал.
– Чему же тебя тогда учили? – удивился флибустьер. – Тут у меня ее под рукой нет, да, наверно, я и так обойдусь.
Сев на песок, он принялся чертить пальцем.
– Когда Моисей вывел свой народ из плена египетского и сорок лет водил по пустыне, ему открылись многие тайны, – начертав пальцем квадрат и деля его на девять клеток, – сказал Монбар. – И в том числе – такая тайна, которую он и не осознал толком. А понял лишь, что узрел нечто великое и священное. Представь, что взобрался ты на самую высокую мачту, глядишь с нее вниз и видишь вот такую штуковину…
Флибустьер изобразил пирамиду, как ее принято рисовать в учебниках геометрии и стереометрии.
– И смотришь ты на нее вот отсюда, малость слева, так что видна и вершина, и все четыре угла, и даже просвечивает кое-что… Не знаю, откуда Моисей увидел это диво, но именно его попытался увековечить на наперснике своего брата Аарона, которого поставил первосвященником. Ибо знал, что в нем – великий смысл. Вот он, наперсник…
– Тут девять клеток, а в наперснике – двенадцать камней, – вспомнил Сережа.
– Не двенадцать, а девять камней имеют главный смысл, – сказал Монбар. – Если исправить ошибки, связанные с тем, что Моисей дал камням знакомые ему названия, а вообще-то в них плохо разбирался, то выйдет вот что: в первом ряду – красный Сердолик, он же – карнеол, желтый Топаз и зеленый Изумруд. Во втором – Рубин, тоже красный, но с лиловым отливом, голубой Сапфир и Алмаз, в третьем – темно-алый Гранат, серый узорчатый Агат и лиловый Аметист, то есть – мы с тобой.
Сережа недоуменно покосился на него, и флибустьер прекрасно это видел, но ничего не стал растолковывать.
– Эти камни – главные в шкатулке и на том наперснике Аарона. Хризолит, Оникс и Яшма для нас пока необязательны. Если наперсник первосвященника лишить их, ничего не изменится.
