Лучшие годы - псу под хвост

шампанское в бокалы.

— Боже! — воскликнула бабушка Либа. — Хрусталь?! Ты что, хочешь нас всех отравить?

— Ей-богу, не хочу, — улыбался отец Квидо. — Уверяю вас, если жена не будет читать нам «Руде право», мы все переживем этот тост в полном здравии!

— Я не собираюсь облизывать этот свинец! — кричала бабушка Либа, брезгливо отстраняясь от хрустального бокала.

Все подозрительно склонились над своими бокалами.

— Что за чушь? — удивился дедушка Йозеф.

— Свинец, — с чувством своего превосходства отчеканил отец Квидо, — в свинцовом стекле молекулярно связан. Так что возможность слизать, как вы изволили выразиться, даже один его микрограмм абсолютно исключена.

— Знаете, кого я вчера встретила? — Мать Квидо попыталась свернуть разговор на другую тему. — Павла Когоута.

Бабушка Либа обернула бокал бумажной салфеткой.

— За здоровье, — сказала она с вызовом.

— За ваше, — поднял бокал отец Квидо. — За ваше.

— Экология, притом оригинально, — сказал редактор. — Это пойдет. Разумеется, без Когоута. Вот видите, получается, если хотите…

2) Мы знаем, что Квидо бегло читал еще до того, как стал ходить в первый класс. И конечно, можно было предполагать, что первые фразы букваря — как обычно бывает с детьми в подобных случаях — будут скучны ему, однако его проблема заключалась в другом: поскольку он соединял слоги, как и любой искушенный читатель, совершенно автоматически, подсознательно, то он не совсем хорошо постигал смысл слов, приводимых в учебнике лишь с целью усвоения тех или иных сочетаний. Квидо не мог поверить, что все эти слова напечатаны просто так, без всякого умысла, и, читая их, напряженно старался докопаться до их тайного значения. Да, зная уже, что все слова в книгах или театральных пьесах отнюдь не случайны, он отказывался допустить, что слова на первых страницах букваря подбираются по другому принципу. Поэтому такие слова, как МАМА, КОЛЕСО, МОЛОКО, Квидо произносил со странно настойчивой, драматической интонацией, какую слушатели сразу же улавливали, но не могли объяснить.

— Совершенно банальная фраза типа ЭММА РЕЖЕТ МЯСО звучала в моей интерпретации, — рассказывал впоследствии Квидо, — как суггестивное, экзистенциальное сообщение или даже как короткая цитата из неизвестного готического романа. Все от этого были в полном отпаде!

Слава Квидо вскоре докатилась и до товарища Шперковой, руководительницы школьного кружка художественного чтения, и она тут же пришла его послушать.

— Встаньте, дети! — воскликнула товарищ учительница Елинкова, когда ее коллега из старших классов появилась в дверях.

— Садитесь, дети! — улыбнулась товарищ учительница Шперкова. — Я пришла послушать, как хорошо вы читаете.

Когда вроде бы случайно дошла очередь до Квидо, ему достались три короткие фразы о зеленой горошине. Непроизвольно имитируя Владимира Шмераля в роли Пия XIII, он вдумчиво прочел их.

Учительницы переглянулись.

— Не хотел бы ты со старшими детьми читать хорошие стихи? — спросила Квидо товарищ учительница Шперкова.

— По правде говоря, не знаю, — ответил Квидо. — В конце концов, это исполнительское искусство, а я хочу попробовать написать что-то свое.

— Писать ты можешь и после выступлений, — несколько опешив, сказала товарищ Шперкова. Хотя она и была уже о нем наслышана, все же личная встреча с ним — нечто другое.

— Не знаю, — сказал Квидо. — Еще подумаю.

— Ну хорошо, подумай, — сказала учительница Шперкова несколько чопорно.

Ее коллега заговорщицки подмигнула ей.

— Вы могли бы выступать на пару с Ярушкой, — предложила она Квидо. — Ярушка тоже прекрасно читает.

Интерес Квидо к декламации — как справедливо предположила учительница — несколько возрос.

— Может, она не захочет.

— Как это — не захочет? — засмеялась учительница, порадовавшись своей педагогической удаче. — Ярушка, поди сюда!

Ярушка, послушно подбежав, остановилась перед учительницами. Ее косички еще с минуту раскачивались. Квидо улыбнулся, но Ярушка на него не смотрела.

— Ярушка, ты хотела бы читать хорошие стихи?

Ярушка робко кивнула и опустила глаза.

— Хотя ангажемент двух первоклассников в истории кружка был беспрецедентным, Шперкова не колебалась, — рассказывал впоследствии Квидо. — Ярушка и я в тот же день были приняты.

Когда Квидо еще на веранде «Караулки» немного смущенно напяливал на себя голубую рубашку с октябрятским значком, мать его даже не улыбнулась, напротив, выглядела весьма серьезной.

— Это будет в школе? — спросила она.

— На собрании, — сообщил Квидо.

— Ну-ну.

Отец Квидо зашел на веранду с целой охапкой плашек, из которых задумал смастерить ящик для обуви.

— Почет и уважение красному флагу! — сказал он, заметив приготовления Квидо.

Жена окинула его выразительным взглядом.

— А что вы будете читать? — поинтересовалась она.

— Разное, — сказал Квидо не очень охотно.

— Естественно, в суть проблемы я тогда еще не вдавался, — рассказывал спустя годы Квидо, — но уже чувствовал, что в этой декламации есть какая-то лажа.

— А ты что прочтешь?

— «И гордым будь!»[23]

— «И гордым будь, что выстоял, что ложью не осквернил уста и грудь свою», так ведь? — вспомнила мать Квидо собственное детство, наполовину проведенное на радио в ансамбле Дисмана.[24] — Н-да, — задумчиво сказала мать Квидо. — А кто прочтет «Ленин — маяк, Ленин — набат»?[25]

— Ярушка, — сказал Квидо и покраснел.

Для всех присутствующих на собрании, а стало быть не только для коммунистов, участие пионеров — поющих и декламирующих — столь самоочевидно, как лимонад на столах, но маленький Квидо, который в революционных стихах Неймана и Скалы находил столь же мало смысла, как и в простых фразах букваря, читал их с таким вдохновенным проникновением, какого до сей поры они не знали.

— Кто этот чокнутый малец?

— Да это отпрыск адвокатши и того инженера.

— Чешет как по писаному!

— Во дает!

— Вы только поглядите на этого шпингалета!

— Ну и навострился, паршивец!