— Потрясающая метафора, — сказала мать Квидо и с улыбкой зевнула. — Я иду спать, — обратилась она к мужу. — И была бы очень рада, если бы Европа на этой неделе не открылась даже для тех, кто знает язык. Good night everybody![37]
Получасом позже к матери в спальню пришел Квидо. Мать читала.
— Ты преспокойно оставляешь их вдвоем? — недоумевал Квидо. — Тебе это безразлично?
— Любить, — сказала она, — не значит владеть. Не будь таким старомодным, Квидо. Тебе ведь всего четырнадцать.
Однако ни одного из них эти слова особенно не убедили.
— Что в дому, то не возьму, — упреждал отца Квидо инж. Звара не без следа зависти в голосе. — Это же вековая мудрость, болван ты эдакий!
— Не беспокойся за меня, — смеялся отец Квидо. — Я малый не промах!
— О пан инженер! — сделала большие глаза секретарша. — Вы, право, меня потрясаете!
То, что они с Миряной
— Take it easy! — смеялся отец Квидо.
После двух очень дождливых дней началось сказочное бабье лето. Отец Квидо, очевидно страдающий от мысли, что поречье Сазавы не может предоставить Миряне столько же радости, сколько ему Пула, устремил очарованный взор в безоблачное небо и предложил ей прогулку на семейном каноэ.
— Возьму с собой Пако, — сказал он жене.
— И не думай, — решительно сказала жена. — Пако не умеет плавать. Он может выпасть из лодки, а я не уверена, что ты заметишь это.
Взгляды их встретились. Отец Квидо сдался первым.
— Тогда пусть Квидо, — сказал он.
— Ты что, совсем сбрендил? — сказал Квидо. — Что я тебе, Джек Лондон? С меня хватит твоего футбола!
— Тебе, уверен, понравится. Ты же как-то сказал, что хочешь тоже попробовать.
— Да, но не с внучкой Иосипа Броз Тито!
— Не болтай глупости! Идешь или нет?
В прихожей воцарилось напряженное молчание.
— Ступай, Квидо, — сказала мать.
Квидо вдруг понял, что ее непринужденность стоит ей немалых усилий. Мать улыбнулась ему.
— Впрочем, я люблю летние виды спорта, — сказал Квидо. — Let’s go!
— Возвращайтесь засветло! — сказала мать Квидо мужу. — Не забудь, что у тебя куриная слепота.
— Если мать думала, что мое присутствие будет достаточной гарантией целомудренности мероприятия, то она ошибалась, — спустя годы рассказывал Квидо.
Как только они скрылись из поля зрения матери, отец Квидо стал все чаще обнимать Миряну за плечи, при этом заговорщицки подмигивая Квидо. Квидо покрылся краской.
— Да брось ты! — смеялся отец. — Мужчина ты, в конце концов, или нет?
Миряна весело поглядывала на них, а потом побежала на луг собирать цветы.
Когда они добрели до деревянного сарая, где стояла лодка, отец Квидо сам — жилы на его шее, казалось, вот-вот лопнут — отнес ее на воду. Квидо прикинул, не стоит ли кроме спасательного жилета взять еще и какой-нибудь из лежавших на полке желтых шлемов, но потом сообразил, что в местах, где нет ни волн, ни скал, это будет выглядеть несколько преувеличенной мерой предосторожности. Миряна сняла полотняную юбку, разулась и на цыпочках — в одних полосатых трусиках и майке — последовала за отцом в воду. Отец Квидо, чьи движения с ее приходом приобрели грациозность танцовщика, помог ей сесть в лодку, дважды при этом коснувшись ее груди. Затем вскочил в лодку сам, чем угрожающе раскачал ее.
— Oh, my God![38] — смеясь, воскликнула Миряна.
Квидо, мрачно наблюдая за ними, проклинал свою слабость, помешавшую ему отказаться от прогулки. Отец его, свесившись наполовину из лодки, схватил весло так, словно собирался углубить им речное дно.
— Come on, boy![39] — крикнул он Квидо. — Залезай!
— Не высовывай язык, ты похож на идиота! — сказал Квидо и, прежде чем сесть, подумал о том, чей вид будет для него более переносим — вид токующего отца или его потенциальной любовницы. В конце концов свой выбор он решил в пользу Миряны, хотя и предпочел бы сидеть спиной к обоим.
— Шапки долой, мы выплываем! — закричал отец Квидо.
Но прежде чем по-настоящему начать грести, он показал своей гостье еще технику трех видов гребли, правильную посадку и чету уток на вывороченном стволе ольхи.
— What a nice day! — кричал он радостно, несколько раз при этом мощно взмахнув веслами.
— Какой прекрасный день, — раздраженно сказал Квидо, отчасти и для того, чтобы дать понять отцу, что отдельные слова он все-таки понимает.
Погода явно удалась: подувал свежий ветер, тихо шелестел тростник, из последних сил палило солнце. Когда они преодолели первую излучину, Миряна, видимо желая позволить себе то, что в Пуле позволяют себе лишь иностранные туристки, стянула с себя майку. Положив весло, она осторожно повернулась и уселась на нос, лицом к солнцу и обоим членам экипажа. Она запрокинула голову, прищурила глаза и тихо замурлыкала по-хорватски песенку, слова которой Квидо — в связи с обстоятельствами — запомнил навсегда:
Если Квидо при виде ее больших обнаженных грудей почувствовал лишь сильное смущение, тотчас вылившееся в непреодолимое желание лечь ничком на дно лодки, то отец его тем же самым зрелищем был низвергнут в пучину истерии.
— Жить можно, не правда ли? — как безумный кричал он Квидо, то и дело многозначительно подталкивал его, кивая в сторону Миряны, дико хохотал, говорил на двух языках и кружил лодку на одном месте.
— Are you crazy?[40] — смеялась Миряна, повизгивая от восторга.
— Yes, I’m![41] — гоготал отец Квидо, которому для полного счастья не хватало лишь самой малости: чтобы мимо медленно прошел прогулочный катер, до отказа забитый служащими национального предприятия «Сазавский кавалер».
— Перевернешь нас! — орал Квидо. — Ты что, рехнулся?
— Take it easy! — кричал отец Квидо.
В следующую минуту весло угодило глубоко под самую лодку, и она плавно перевернулась вверх днищем. Но прежде чем Квидо своим телом прорвал вздувшуюся речную гладь, он еще успел подумать, что отец, скорей всего, сделал это нарочно.
— Help me![42] — крикнула Миряна, захлебываясь водой и смехом,
