письмо и тоже передал привет Гривакову...
О страшной тайне Мертвого озера знали всего два человека, оставшиеся в живых, — Гриваков и Лепков, и эта проклятая тайна связывала их сильнее любых уз! Но не за тем прибыл из Канады Гриваков, чтобы полюбоваться на Мертвое озеро и вспомнить о своих кровавых «подвигах»! Кроме этой тайны существовала и другая — вот она-то и привела его, считай, через сорок лет именно сюда.
12. ПУТЬ К ПРЕДАТЕЛЬСТВУ
Гриваков отыскал и ту сосну — свидетельницу гибели Храмцова. На толстом стволе не осталось никаких следов, впрочем, дерево тогда несильно и обгорело. Глядя на зеленоватую спокойную воду, Гриваков не думал о двадцати пяти трупах, покоящихся с камнями на илистом дне, от них, наверное, и костей не осталось... Все его мысли занимал небольшой алюминиевый термос, засунутый в продолговатую цинковую коробку с патронами... От того места, где был сожжен Храмцов, нужно прямо идти на луну, которая тогда ярко светила над двухголовой сосной... Луна ночью появится, а куда делась проклятая двухголовая сосна? Нет ее, «граф» несколько раз обошел озеро кругом, а того дерева так и не обнаружил.
— Коля, обед готов, — вывела Гривакова из глубокой задумчивости Лида. Полная моложавая блондинка приветливо смотрела на него светло-синими глазами.
В свои шестьдесят пять лет Гриваков выглядел совсем неплохо: высокий, с красивой сединой в густых темных волосах, загорелое лицо еще хранило следы былой красоты, морщины не очень избороздили его. «Граф» знал, что женщинам еще может нравиться....
С Лидой он познакомился в Зеленом Бору, когда снимал там комнату на улице Березовой. Узнав, что Васина в больнице, решил в ее даче не поселяться: начнут интересоваться знакомые, спрашивать, соболезновать, — соседи знали, что старуха неизлечимо больна.
Много лет назад сюда приезжал ее настоящий брат — Севастьянов, однако вряд ли кто в лицо его хорошо запомнил, а приятелей он тут, к счастью, не завел. Да и сходство между Севастьяновым и Гриваковым было очевидным. Гриваков от канадского приятеля знал, что сестра его близорука и страдает склерозом, однако зайти к ней в палату не решился: два раза приезжал в больницу, подолгу бродил по белым коридорам, потом через кого-нибудь передавал Васиной апельсины и соки. Ближайшей соседке как-то невзначай обронил, что бывает у сестры по два раза на неделе...
Как-то проходя по улице, Гриваков увидел у машины довольно интересную женщину. Правда, занималась она не совсем женским делом: ковыряла отверткой в моторе «Жигулей», капот которых был поднят. Разве мог пройти «граф» мимо? Слово за слово, и вскоре отвертка очутилась в его руках, а двигатель, который барахлил на холостом ходу, заработал как часы. Ну как такого милого степенного человека и ко всему отличного автомеханика не пригласить на чашку кофе? Пожалуй, и то, что он как бы между прочим обронил, — мол, в машинах с детства разбирается и всю свою жизнь сам их ремонтировал, — сыграло немаловажную роль в дальнейших отношениях. Не прошло и недели, как Николай Семенович Севастьянов стал своим человеком в доме Лидии Андреевны Спириной. У нее год назад скончался от инфаркта муж. Столько лет ждали очереди на машину, и вот только пригнали из магазина домой, еще и не обкатали как следует — и такое несчастье... Лидия Андреевна только что закончила курсы автолюбителей, получила права, но совершать далекие поездки она не решалась. Новый знакомый любезно предложил ей свои услуги. В Монреале вместе с паспортом он позаимствовал и водительские права Севастьянова. Они несколько раз побывали в Ленинграде, походили по магазинам, заглянули в Русский музей, как-то на субботу и воскресенье махнули в Выборг, там Лида купила белый шерстяной свитер. Заметив ее большой интерес к заграничным вещам, Николай Семенович на день рождения преподнес ей флакон настоящих французских духов, захваченных из Монреаля вместе с двумя блоками «Мальборо», чем окончательно покорил чувствительное сердце вдовушки...
Гость из Канады имел большие виды на Спирину, даже не так на нее, как на ее машину. Голубой мечтой Лидии Андреевны было в отпуск поехать на «Жигулях» на юг — об этом они мечтали с мужем, но вот не сбылось... «Графа» юг не манил, он спал и во сне видел пустынный берег Мертвого озера, туда он стремился всей душой. Конечно, он с удовольствием согласился поехать с Лидией Андреевной на юг... Только по пути они завернут в одно местечко, знакомое ему с детства, короле говоря, там когда-то жили его предки, и он считает своим святым долгом поклониться родным могилам... Разве могла против этого возразить молодящаяся вдова, недавно потерявшая мужа?
Родные пенаты оказались не совсем по дороге, пришлось свернуть с шоссе Ленинград — Киев в сторону, потом асфальт кончился, и они по проселку приехали на глухую турбазу. Два дня спокойно прожили в финском домике на турбазе, Николай Семенович пару раз куда-то отлучался на машине. Спирина не настаивала, чтобы он брал ее с собой, — может быть, человеку хочется одному поклониться могилам предков...
Лидия Андреевна загорала, погода стояла чудесная, один раз она даже набрала в ольшанике литровую банку спелой малины. Она особенно не огорчилась, когда Николай Семенович сказал, что придется еще на какое-то время задержаться: он отыскал дальних родственников, нужно их тоже навестить, а юг от них никуда не денется... Спириной и невдомек было, что ее знакомый и не думает о юге, не догадывалась она и о трудностях, которые неожиданно возникли у него.
Потрясением для Гривакова была встреча с Клавой. Она сильно постарела, изменилась, — если бы не это родимое пятно над верхней губой, никогда бы ее не узнал. Зря все же он тогда, в сорок втором, не пристрелил ее!
Кажется, ничто не дрогнуло в ее лице, когда они перекинулись несколькими словами в домике, но рисковать не стоило: она тоже могла узнать его. Раньше в ее глазах была ненависть, что его тогда раздражало, а сейчас — тупое равнодушие... Узнала или не узнала?.. И он принял решение устранить ее, посоветовался с Лепковым, как бы все это получше провернуть. Честно говоря, Гриваков хотел это дело взвалить на него, но пасечник наотрез отказался, зато подсказал, что его сосед — шофер молоковоза — часто вечером бросает машину без присмотра.
Гриваков без особого труда угнал молоковоз, — шофер жил на окраине поселка, — подкараулил на дороге Клавдию Михайловну, к его великой досаде она возвращалась с какой-то женщиной. Делать было нечего — когда еще представится случай? — и он решил их вдвоем накрыть... От Лепкова узнал, что Клавдия Михайловна отделалась испугом, а погибла какая-то учительница...
Шофера забрали в милицию. Пока суд да дело, он, Гриваков, отсюда смоется, кроме того, он чисто сработал — ни одна живая душа не видела его за рулем, — однако досада грызла: Клава-то осталась живой... Пришлось срочно уезжать с турбазы, Лидии Андреевне он сказал, что знает чудесное озеро (знала бы она, что это за озеро!), где он поныряет с маской и подводным ружьем, там такие щуки водятся!..
И вот они на берегу Мертвого озера, он знал, что тут никого не будет. Воспоминания о кровавой расправе с отрядом Филина не вызывали в его очерствелой душе раскаяния, он не жалел о том, что было. Там, в Канаде, оказавшийся за бортом жизни самозваный «граф» не раз задавал себе вопрос: почему он изменил Родине, стал карателем? Конечно, он не простил Советской власти высылки в Сибирь отца. Для вида отрекся от него, уехал из родной деревни, но ненависть к людям, лишившим его обеспеченной жизни, тлела в его душе... Потом скитания по чужим людям, экономия на каждой копейке. И все-таки не будь войны, наверное, с этим как-нибудь примирился бы. Война же заставила его снова все вспомнить: отца, раскулачивание, унизительное обивание порогов у дальних родственников... Гриваков тайком читал немецкие листовки, оккупанты сулили рай тому, кто добровольно перейдет на их сторону... Видя неодолимое наступление гитлеровцев, засомневался в могуществе Красной Армии, незыблемости Советской власти, но, не желая попасть впросак, искал подтверждения своим сомнениям, сам искал немецкие листовки, впитывал эту отраву. Даже себе он не мог признаться, что за всем этим скрывается животный страх смерти. Он читал в газетах и слышал от очевидцев, что гитлеровцы жестоко расправляются с непокорными, особенно ненавидят коммунистов и комиссаров... Им овладел ужас, что он не сможет вовремя перейти к врагам и доказать свою покорность. И тогда он зашил в командирские галифе листовку-пропуск — такие немцы тоже разбрасывали над линией фронта с воздуха. Тогда, у безымянной высотки, где разгорелся его последний бой, Гриваков — он был легко ранен в плечо — заполз в воронку от снаряда и, размазав кровь по лицу,
