Наблюдая за душманами, Наби вдруг вспомнил подполковника Рекунова, преподавателя кафедры тактики Алма-Атинского высшего общевойскового командного училища имени Маршала Советского Союза И. С. Конева, как наяву услышал его голос:
— Курсант Акрамов, ваши действия?
Действия Наби всегда были решительными, грамотными, уверенными. Но только не тогда, когда он на занятии выступал в роли командира взвода, державшего оборону. С обороной у него не все получалось как надо.
— Плохо, Акрамов, — огорченно бросал Рекунов. — Секторы огня узкие, фланги неприкрытые.
— А если я не люблю действовать в обороне? Сами ведь учили, что залог успеха — наступление, — ершисто отвечал Акрамов.
— Помню, учил, — кивал офицер. — И как раньше действовали, показывали себя в поле, тоже помню. Хорошо командовали, толково, зрело.
— Да ведь тогда мы отрабатывали тему: «Взвод в наступление», — подчеркнул Наби.
— А вы того, колючий, — усмехнулся Рекунов. — Как этого раньше не замечал?..
— Значит, не любите оборону? — переспросил, подходя ближе. — По душе ветер атак в лицо, натиск, маневр? Похвально. Понимаю, молодость, азарт, задор, жажда победы. — И вдруг, мгновенно построжав лицом, бросил: — А я и не заставляю вас ее любить. Вы будущий офицер и обязаны умело действовать во всех видах боя. Ясно?
Показав рукой на бруствер свежевыкопанного окопа, заключил:
— После занятия жду вас здесь. Поговорим об обороне.
Сколько раз потом, уже будучи лейтенантом, Наби с благодарностью вспоминал подполковника Рекунова, его уроки тактического мастерства, его умение увлечь курсантов своим предметом. Вспомнил и теперь, мысленно оценивая свои действия и в душе оставаясь ими доволен.
…Первую атаку отбили легко. Вторую тоже. А с третьей вышло сложней. У душманов появился пулемет. А значит, к ним подошло подкрепление. Под его огнем бандиты осмелели. Где короткими перебежками, где резкими бросками, где ползком упрямо приближались к скалам, к которым прижалась крохотная группа Акрамова. Наби приказал беречь патроны.
По скале снова прошлась пулеметная очередь.
«Спокойней, Наби, спокойней», — шептал Акрамов, видя, как впереди маячат фигуры душманов. Плотным огнем вновь заставили их залечь. Надолго ли? Наби с надеждой посмотрел на голубое, без единого облачка небо. Знал, что там, вдалеке, о них помнят, думают, спешат на помощь. Главное, что они успели сообщить о себе, о том, что попали в засаду…
Пулемет вдруг смолк. И в наступившей настороженной, холодящей сердце тишине визгливый голос прокричал:
— Советские, сдавайтесь!
На правом фланге ударила автоматная очередь.
— Ильюх, — недовольно поморщился Акрамов. — Нервы подводят. Но пустякам патроны расходует.
Как ни странно, оказавшись в этой ситуации, он больше всего беспокоился за Ильюха. Не за русоголового великана Кичко, не за маленького, подвижного как ртуть и на удивление аккуратного Кучкарова и даже не за вечно чем-то недовольного Аманбекова, который за последнее время заметно располнел на солдатских харчах и с трудом взбирался на броню, а именно за Ильюха. Сержант ростом был под стать Кичко. Такой же мощный телом, сильный, энергичный в движениях. Разница была в характерах. Кичко спокойный, выдержанный, страсть охочий до беззлобных, шутливых солдатских подколок. Ильюх же отличался взрывным характером. Именно это сейчас и беспокоило Акрамова. Он верил в надежность сержанта, знал, что тот не дрогнет под любым огнем. Но Ильюх мог пойти на самый отчаянный поступок. Вот это и тревожило Наби.
«Зря я его отпустил далеко, — мысленно упрекнул он себя. — И вообще напрасно мы решили здесь залечь. Нужно было пробежать чуть дальше. К тем скалам. Там все же спокойней и надежней. В случае чего и в горы можно двинуться».
Вздохнув, Наби потрогал рукой подсумок. Тот заметно полегчал.
— Кичко, что приуныли? — крикнул он сержанту.
— Думаю, товарищ старший лейтенант, — раздался в ответ спокойный голос.
— Это над чем же? — удивился Акрамов.
— Да над тем, что сказать на такое предложение.
— Сдавайтесь, — вновь донеслось протяжное.
— Во, слышите, — пробасил Кичко. — Вот и думай: короткой ответить или длинной.
Акрамов скосил глаза в сторону сержанта. Молодец Николай. С таким действительно хоть в огонь и воду.
— Не стоит, — посоветовал. — Патроны на исходе. Скоро они понадобятся для других целей.
Душманы выжидали всего несколько минут. А затем снова застрочили автоматы, нестройно захлопали винтовочные выстрелы.
— Началось, — напряженно вглядываясь вперед, произнес Наби.
Гулко простучала пулеметная очередь. Одна, другая. Душманов словно что-то подстегивало. Уже не прячась, не таясь, они упрямо лезли туда, где засела группа Акрамова…
— Командир, обходят! — всплеснулся рядом тревожный вскрик Кичко.
Наби мгновенно оглянулся и совсем близко, в каких-то десяти шагах от себя, увидел три согнувшиеся фигуры. И так же мгновенно метнул им навстречу гранату.
— Отобьем эту атаку и отходим, — стараясь перекричать эхо боя, сообщил он Кичко.
— Понял! Прикрою!
«Спасибо, дружище, — мысленно откликнулся Акрамов. — Ты всегда был надежным парнем. Мировым парнем! И я всегда верил в тебя». А вслух прокричал:
— Отходим все вместе! Действуй!
Кичко, помедлив, бросил недоуменный взгляд в сторону командира и, прижимаясь большим телом к земле, пополз на правый фланг.
Но отходить им не понадобилось. Увлекшись атакой, душманы не сразу заметили, как из ущелья на полной скорости выскочили три боевые машины пехоты. Одна устремилась в тыл атакующих, вторая во фланг, а третья прямиком к группе Акрамова. Наби уже не видел, как растерянно заметались на каменном пятачке душманы, как на крутом берегу арыка, где находился пулемет, взметнулось дымное облачко — след меткого пушечного выстрела. Перед его счастливыми глазами стояла БМП, от которой к нему спешили солдаты, и впереди всех бежал капитан Геннадий Дорожкин, которого он узнал бы из тысячи — командир роты…
Дорожкин во взвод Акрамова пришел под вечер. Наби только из палатки, а навстречу ему ротный.
— Ну и духота, — чертыхнулся тот незлобно. — Сколько месяцев уже в Афганистане, а так к ней и не привык. Как думаешь, не от этой жары у меня лысина растет?
Наби засмеялся:
— Не знаю. Скорее всего, жара ни при чем.
— Ну вот, — усмехнулся Дорожкин, — а я считал, что все знаешь.
Он был невысок, полноват, лицо круглое, доброе. Добрыми были и глаза. Но Наби знал, что они могли быть и строгими, цепкими.
— Твой рапорт уже у комбата, — присаживаясь на врытую в песок скамью, сообщил командир роты. — Претензий у меня к тебе нет. Действовал правильно. Машину жаль.
Помолчав, добавил:
— Лютуют душманы. Настоящее зверье. И как их земля носит? Есть данные, что в провинции объявился некий Башир-хан. Из местных. Думаю, это его головорезы и караван увели, и засаду тебе устроили. — Повернувшись всем телом к Акрамову, спросил: — Жутковато под огнем?
— Невесело, — ответил Наби.
