глухие взрывы. Из окон полуподвала, откуда били вражеские пулеметы, вырвались клубы сизого дыма. Над грудой развалин приподнялся Кагыкин, махнул рукой — путь свободен. Штурмовая группа ворвалась в отсек полуподвала и очистила его от противника. Но за стеной, из другой части полуподвала, фашисты продолжали вести пулеметный огонь. Их надо было немедленно выбить. В стене, под самым потолком дымного полуподвала, Кагыкин заметил крохотное оконце, заложенное кирпичом. Огляделся, увидел ящик, подтащил к стене, взобрался на него. Бойцы смотрели на Петра недоумевая: что он решил делать? Кагыкин осторожно вынул кирпич и жестом подозвал к себе сержанта Докина:
— Дай пару лимонок.
За стеной ухнули два взрыва. Послышались крики, шум.
Через минуту все стихло: фашисты покинули соседний отсек полуподвала.
— Молодец, Кагыкин! — похвалил командир группы. — Чувствуется пограничная смекалка.
— На войне, как и на границе, товарищ майор, солдату без смекалки нельзя.
Служба на дальневосточной границе, где почти ежедневно приходилось пресекать провокации японской военщины, и впрямь многому научила Кагыкина. Она требовала ежеминутной боевой готовности, стойкости, бдительности, сметки. Там, на дозорных тропах Приамурья, он постигал военное мастерство, закалял волю и характер. Запомнился Петру декабрь сорок первого. Морозы стояли небывалые, лед на Амуре трещал, в ночной тишине бухал, словно орудийные выстрелы. Чтобы выдержать такую стужу в ночном дозоре даже в полушубке и валенках, требовались крепкая закалка и выносливость. Но еще больше холодили душу сводки с фронта. Под Москвой шла гигантская битва. Фашисты рвались к столице. Возвращаясь из наряда с границы, Кагыкин с затаенным дыханием слушал по радио сообщения Советского информбюро. В те дни у начальника заставы на столе выросла стопка заявлений с просьбой отправить на фронт. На заставу приехал начальник политотдела отряда.
— Поймите, товарищ батальонный комиссар, — умолял его сержант Кагыкин, — нет больше сил ждать, внутри все кипит, и руки горят — бить фашистов.
— А вы думаете, у меня не кипит, у других руки не горят? — он кивнул на стопку заявлений. — Если отпустить всех желающих, кто же будет границу охранять?
С дальневосточных застав в ту тяжелую пору на фронт ушла почти половина личного состава. Каждый оставшийся нес службу за двоих: по десять-двенадцать часов в сутки. А еще занимались боевой подготовкой, строили оборонительные сооружения. Обстановка была крайне напряженная: милитаристская Япония сосредоточила у наших границ миллионную Квантунскую армию, только и ждала удобного момента, чтобы напасть на Советский Союз.
— Не можем мы отпустить больше ни одного человека, — твердо ответил начальник политотдела. — Обстановка, товарищ сержант, сами понимаете, не из легких.
Разумом Кагыкин все понимал, а душа и сердце не хотели мириться, рвались на фронт.
Осенью сорок второго на заставы прибыло пополнение. С приходом новичков старослужащих бойцов отозвали с границы на формирование 102-й Дальневосточной дивизии. В числе счастливцев был и Петр Кагыкин; как ранее служившего в артиллерии, его направили в артдивизион Амурского полка.
…Первые бои на Курской дуге, первое ранение. А потом — Днепр, Висла, Одер…
28 апреля наши войска очистили от гитлероввцев несколько берлинских кварталов и у моста Мольтке вышли к реке Шпрее. По всему противоположному берегу гитлеровцы построили сплошную цепь дотов и дзотов, превратили каждый дом в опорный пункт. От интенсивного огня вода в реке бурлила, как в кипящем котле. Попытки переправиться на противоположный берег успеха не имели. Наступающие части залегли. Предстояло поработать «богу войны» — артиллерии.
Кагыкин устроился за выступом разрушенной стены.
— Отдыхай, пехота! Теперь слово за артиллеристами. — Повернулся к сержанту Канунникову. — Расскажи, Василий, как ты вчера заставлял непослушного фрица поднять руки вверх.
— Да ладно тебе, Петя, — отмахнулся от него Канунников.
— Скромничает. Ну тогда я за него расскажу. Это когда майор послал нас с Василием выбить фашистов из лодвала. Подобрались к цели, я прикрываю огнем, Канунников делает рывок. В амбразуры летят гранаты, один за другим раздаются взрывы, из подвала доносится шум и грозный голос Василия: «Хенде хох!» Через пролом в стене врываюсь туда, вижу, в углу несколько фрицев с вытаращенными глазами подняли руки, а Василий знай командует: «Руки вверх!». Сидит эдак на фрице, придавил его и командует: «Хенде хох!»
— В дыму ничего не видно, — смущенно отвечал Канунников на смех товарищей, — ну я, чтобы побольше нагнать на них страху, и кричу.
— Скорей бы, братцы, скомандовать «Хенде хох!» самому бесноватому, — неторопливо свертывая цигарку, мечтательно начал москвич сержант Докин. — Возьмем рейхстаг — войне конец, и айда по домам. Желающих приглашаю в гости в Москву.
«Войне конец… По домам». Слова эти, слышанные уже много раз, сейчас особенно радостно, тепло отозвались в сердце Кагыкина. Мысли его вдруг перекинулись на далекие берега Амура, где остались боевые друзья, жена и дочь. Когда уходил на фронт, дочке было всего шесть месяцев, а сейчас Томочка уже большая, спрашивает: скоро ли папа приедет? Но он, как и его товарищи, хорошо понимал — путь домой лежит через рейхстаг. До него оставались сотни метров, но это были самые трудные метры войны, и каждый отдавал себе отчет, что кто-то не дойдет до светлого праздника Победы. Сейчас об этом никто не хотел думать и говорить.
— Нет, хлопцы, сначала домой, — затягиваясь махоркой, отозвался Кагыкин. — Дома ждут не дождутся.
— Предложение твое, Докин, насчет Москвы принимаю, — подал голос Канунников. — Я хоть и жил недалеко от Москвы, а был в ней всего два раза. Когда учился в семилетке, нас, отличников, возили на экскурсию. Запомнил только Третьяковку да Красную площадь.
— Счастливый ты, Василий, семилетку окончил, — со вздохом отозвался Кагыкин. — А мне учиться не довелось, три класса — вся моя академия.
Родился и вырос Петр в сибирской глухомани, и село его называлось Волчье. Не исполнилось ему и трех лет, умер отец. Осталось на руках у матери четверо — мал мала меньше. А когда в тридцатом стукнуло восемнадцать, подался на Кузнецкий металлургический и проработал на нем почти десять лет. Большую школу жизни прошел там.
Завод поразил паренька своей громадностью, в каждом из цехов, казалось, можно уместить все их село вместе с дворами и огородами. Мартеновский цех, куда Петра определили разливальщиком, ошеломил гулом и жаром огнедышащих печей. Худой, сутуловатый, прокаленный огненным металлом мастер Митрофаныч водил его по цеху, показывал, объяснял. Петр смотрел на все расширенными от удивления глазами и недоумевал: неужели и он когда-нибудь сможет работать здесь так, как все эти люди, запомнить, о чем рассказывал умудренный опытом сталевар?
«Ты, Петруня, только не робей, — объяснял Митрофаныч, — человек, он все может, если полюбит свое дело и будет относиться к нему с душой».
Петр внимательно слушал советы мастера, старался изо всех сил, однако на первых порах не все ладилось у него. Митрофаныч строго, но без зла внушал: «Сталь разливать — это тебе не похлебку: кому погуще, кому пожиже — сойдет. — И тут же своими цепкими, заскорузлыми руками начинал показывать, ворча под нос: — Здесь надо все делать с умом. Сталь, она как живая, ее надо понимать, чувствовать. Не очистишь хорошо изложницы, поспешишь разлить горячий металл, и выйдут у тебя слитки рыхлые, с трещинами, с раковинками внутри. А замешкаешься, застудишь металл, слитки покроются морщинами, корявыми будут — черт-те что. Вот и надо потрафить, чтобы все было в аккурате. Тогда и слиток выйдет чистенький, гладенький, хоть смотрись в него, как в зеркало, и отходов не будет».
Многому Кагыкин научился на заводе у Митрофаныча и других мудрых и добрых людей. Ну а на границе и теперь вот на войне наука своя. Ее постигать заново пришлось…
…В полночь взрыв огромной силы потряс окрестность. Огненный столб взметнулся к небу, сверху в реку и на берега посыпались куски дерева, железа, бетона. Когда дым рассеялся, стало ясно — фашисты взорвали мост Мольтке. Середина его осела на разрушенные опоры, провисла до воды. Ни танки, ни артиллерия по нему пройти уже не могли. Но как только артиллерия перенесла огонь в глубину, пехота ринулась на подручных средствах и вплавь пошла на штурм вражеского берега. Кагыкин, Канунников и
