Лопе де Вега

духа вместе с женой он отправился в Толедо.

Они проехали через Пуэрто-де-лос-Серранос, где вспомнили о друге Лопе Клаудио Конде, проведшем в тамошней тюрьме, благодарение Господу, недолгое время; и вскоре оказались в богатом районе Уэрта (так и по сей день называются валенсианские фруктовые сады), где в изобилии растут пальмы и апельсиновые деревья. Однако постепенно пейзаж менялся и роскошные виды щедрой природы уступали место суровой, мрачной, неплодородной кастильской земле, по которой ступали их лошади, в конце концов доставившие их к огромному холму с крутыми склонами, на котором стоял город Толедо, опоясанный глубоководной рекой Тахо. Они были поражены и очарованы зрелищем благородных, горделивых зданий, устремленных ввысь, как будто какая-то сила возносила их к небесам. Город выглядел так благодаря тому, что в Средние века все помыслы строителей были подчинены требованиям оборонительной стратегии, превратившей этот огромный холм в надежнейшее убежище кастильского дворянства. Вид этого холма с крутыми, обрывистыми склонами в воображении народа был прочно связан с мифом о Геракле, якобы нанесшем по этому холму удар своим мечом, который и разрубил скалу так, как не смогло бы ее разрубить ни одно землетрясение. Лучше всех ощущение, порождаемое видом того чуда, которое именуется городом Толедо, передал один из знаменитых чужеземцев, которого этот город усыновил, Эль Греко, как раз в то время, когда туда прибыл Лопе де Вега с женой, создававший прославленную серию полотен под названием «Виды Толедо», из которой особенно потрясает картина «Вид Толедо во время грозы».

В Толедо у маркиза де Мальпика

Кратковременное пребывание в Толедо (всего несколько месяцев) четы де Вега, во время коего супруги познакомились с Эль Греко, оставило в творчестве Лопе не слишком заметный след, но находка некоторых драгоценных документов проливает свет на события этого периода. Акт, заверенный нотариусом 19 июля 1590 года, сообщает нам, что Лопе снял у городского купца Франсиско Барриентоса дом на улице де ла Сьерпе (улица Змеи) на условии внесения ежегодной арендной платы в размере трехсот реалов; из этого же документа нам известно, что в то время он находился на службе у толедского аристократа дона Франсиско де Рибера Барросо де Парла-и-Сан-Мартин де Пузо, второго маркиза де Мальпика, у которого выполнял обязанности секретаря, о чем, кстати, свидетельствовали и многие другие документы из архивов семейства Мальпика, рода, к сожалению, сегодня уже прекратившего свое существование. К счастью, Альберто де ла Баррера, большой поклонник творчества Лопе, успел подержать в руках эти документы в последнем десятилетии XIX века, а потому знаем о них и мы. Маркиз Мальпика, к которому Лопе нанялся на службу, во всем был, по свидетельствам людей, знавших его, очень и очень похож на тех суровых вельмож, в которых ощущалось нечто мистическое и которых столь великолепно запечатлел на своих полотнах Эль Греко, к примеру на «Портрете дворянина, держащего руку на сердце» или на картине «Погребение графа Оргаса». Пассивность и безоговорочное послушание, коих настоятельно требовал от своих приближенных сей господин, человек образованный и эрудированный, совершенно не соответствовали живому, подвижному характеру нашего поэта и тем амбициям, что переполняли его после недавнего пребывания в Валенсии. Лопе двигало страстное желание войти в дом какого-нибудь блестящего вельможи, веселого и щедрого. Вот почему он довольно быстро отказался от места у маркиза Мальпика, чтобы поступить на службу к элегантному, порывистому, горячему дону Антонио Альваресу де Толедо, наследнику титула герцога Альбы, которому тогда только-только исполнилось двадцать лет.

У герцога Альбы

Гранд Испании, внук дона Фернандо Альвареса де Толедо, один из самых прославленных героев в истории Испании, обретший известность прежде всего благодаря своим воинским подвигам в Нидерландах, сей молодой человек помимо титула пятого герцога Альбы носил еще титулы герцога Уэскара, маркиза де Кори, графа Лерина, Сарватьерра, Пьедрахита-и-Барко де Авила; позднее ему предстояло стать членом Королевского совета при Филиппе III, а также кавалером ордена Золотого руна. Как Лопе удалось познакомиться со столь влиятельным лицом? Прежде всего, вероятно, этому способствовали «фанфары славы», ибо, как свидетельствует сам Сервантес, к тому времени Лопе уже на протяжении трех лет считался при дворе очень успешным драматургом, а герцог был, как говорится, весьма чувствителен к таким аргументам, как образованность, литературный дар и рекомендательные письма; к тому же, без сомнения, сыграло роль и заступничество королевского рехидора (члена муниципального совета. — Ю. Р.), отца Изабеллы де Урбина, вхожего в круг богатых и знатных вельмож. Но, как бы там ни было, очевидцы тех событий свидетельствуют, что как только герцог познакомился с Лопе, он тотчас же стал настойчиво просить, чтобы тот поставил свой поэтический дар на службу его личным интересам. Дело в том, что дон Антонио тогда очень хотел покорить сердце одной толедской дамы и, видя, что она упорно сохраняет сдержанность, решил прибегнуть к помощи поэтического дара Лопе, рассудив, что сей дар может оказать на даму благотворное влияние. Вот так под поэтическим псевдонимом Нарцисы и под маской пастушка Анфрисо начала развиваться история страсти молодого герцога, ставшая своеобразным вступительным словом, эдакой прелюдией нашего поэта к его дальнейшим профессиональным выступлениям в лирическом жанре, и сей опыт оказался весьма удачным, а мнение о Лопе у заинтересованных лиц сложилось очень и очень лестное. Кстати, следует заметить, что благоговение перед родом Альба и бесконечная преданность этому семейству возникли у Лопе уже давно, ибо при работе над «Доротеей», к написанию коей он приступил примерно в 1583 году, он уже вынашивал замысел создания героической поэмы, главным действующим лицом которой должен был стать герцог Альба, тот отважный воин, что стяжал во Фландрии и Португалии столько славы во имя Испанской империи. Позднее, по-прежнему оставаясь восторженным почитателем прославленного полководца, Лопе воздал ему почести в «Драгонтее» и в «Страннике в своем отечестве». Когда Лопе поступил к нему на службу, молодой герцог, совершавший краткосрочные наезды в Толедо и в Мадрид к королевскому двору, постоянно проживал на землях рода Альба — в поместье Альба-де-Тормес, представлявшем собой некое подобие оазиса на выжженном солнцем плоскогорье Месета неподалеку от Саламанки, к северо-западу от Мадрида. Вместе с ним в имении жили его юная сестра донья Антония и его сводный брат дон Диего, родившийся в 1573 году от женщины, чье имя не известно. Сначала Лопе исполнял обязанности камердинера герцога, а вскоре стал его личным секретарем. Работа его была делом не простым, напротив, скорее сложным и деликатным по причине разнообразия, а вернее многообразия его полномочий и обязанностей, состоявших не только в заботе о ведении переписки герцога, но также и в том, чтобы быть официальным летописцем жизни рода Альба, да еще к тому же услужливым неофициальным летописцем галантных похождений своего хозяина. Известно, что впоследствии, пользуясь доверием членов семьи и принимая участие во всех личных делах герцога, Лопе стал его «камергером», то есть в общественном мнении дослужился до звания, которое в те времена жаловали фаворитам короля и испанских грандов. Он получал весьма значительное жалованье, составлявшее в год около четырехсот золотых дукатов, которое выплачивал ему, как о том свидетельствуют документы, Франсиско де Ганте, казначей герцога. Итак, сопровождая своего повелителя, Лопе вместе с женой обосновался в Альба-де-Тормес, и там Изабелла родила дочь, которую при крещении нарекли Антонией в знак глубочайшего почтения к роду Альба (или потому, что герцог, вероятно, дал согласие стать ее крестным отцом).

В своем дворце, построенном неподалеку от реки Тормес, дон Антонио, большой любитель изящной словесности, создал небольшой двор, во всех деталях походивший на небольшие, но блестящие дворы итальянских князей и дожей эпохи Возрождения. Окруженный поэтами и музыкантами, он устраивал во дворце красочные празднества и организовывал настоящие литературные турниры. В атмосфере всеобщего веселья и доброжелательности он создал нечто вроде придворного литературного кружка и сообщества любителей искусств, в которых Лопе распоряжался как истинный хозяин и о которых оставил множество живых свидетельств. Лопе оказался очень восприимчив к присутствию прославленного музыканта Хуана Бласа де Кастро, чем он воспользовался для того, чтобы под его мелодии и каденции исполнять свои многочисленные романсы, которые, как мы знаем, представляли собой нечто вроде баллад, предназначенных для пения, а не для чтения. Лопе разделял эту бурную литературную жизнь с молодым идальго, родом из Севильи, поэтом, человеком чутким, восприимчивым, утонченным, талантливым, наделенным большой проницательностью и редким умом, Педро де Мединой, которого в этом кружке ласково называли Мединилья. Он выполнял при доне Диего, сводном брате герцога, обязанности пажа, сочинял стихи, со вниманием выслушивая советы Лопе, нашедшего в нем верного и столь необходимого друга. Лопе в своей поэзии оставил также память и о присутствовавшем в доме герцога враче-португальце по имени Энрико Хорхе Энрикес, который начал свой «Трактат о превосходном лекаре» двумя сонетами,