одобрение переводу «Илиады», сделанному Хуаном Лебрихой Кано, и дал свое согласие на его публикацию. И если у него и не было собственного прихода, это не освобождало его от участия в службах и обрядах, во время которых он читал проповеди. В одном из писем герцогу Сесса он сетует на то, что к нему постоянно обращаются за помощью и требуют принять участие в каких-то делах церкви. В декабре 1632 года к нему обратились с просьбой как к коадъютору совершить обряд крещения дочери его друга Антонио де Прадо, актера. Церемония состоялась в церкви Сан-Себастьян, на ней присутствовали актеры, над которыми Лопе царил как монарх. Известно также, что в 1627 году он получил поздравление от папы Урбана VIII за созданную им поэму «Трагический венец», посвященную судьбе и мученической смерти Марии Стюарт. В 1629 году, когда Амарилис еще не вышла из состояния безумия, ему было поручено сочинить речь для торжественного открытия в Мадриде Королевского колледжа ордена иезуитов. Для этого случая он сочинил поэму из семисот строф, которую и прочитал на церемонии открытия. За четыре года до того он был назначен капелланом Конгрегации Святого Петра в Мадриде. Как мы видим, во всевозможных обязанностях у Лопе недостатка не было, и, кстати говоря, наличием такого их количества он во многом был обязан своей популярности и славе. Но в связи с этим не было у Лопе недостатка и в тяжком бремени, налагаемом на него соперничеством со стороны его собратьев-литераторов. Действительно, если Лопе стремился противопоставить акт творчества тому смятению, что царило в его душе, если он старался умалить боль от перенесенных страданий, то, увы, теперь для него творчество тоже было сопряжено с немалым риском, ибо в момент публикации любое его произведение могло стать источником неприятностей.
Глава XII
НА ПОЛЯХ КНИГ — ЛИТЕРАТУРНАЯ ВОЙНА. 1616–1627 годы
В этот период, довольно счастливый для Лопе, произведения всех жанров и форм так и сыпались из- под его пера примерно в таком же лихорадочном темпе, как в лихорадочном ритме билось его сердце от страсти к прекрасной и умной Марте де Неварес; вероятно, отзвуки его славы покрывали эту страсть некой вуалью целомудрия, но в любом случае она нисколько не вредила его постоянно возраставшей популярности, которая любого заставила бы трепетать от гордости, но только не его. Мог ли кто-то подумать, что в тот момент, когда популярность Лопе достигла апогея, когда он стал кумиром, вокруг него уже плелись сети коварного заговора? Возможно ли, что в то время, когда Испания и вся Европа видели в Лопе блестящего автора сотен истинных шедевров, он сам должен был опасаться заговорщиков-педантов, язвительных, злобных и завистливых, готовых обрушиться на него? Однако это было именно так, и Лопе опасался яростных нападок до такой степени, что иногда даже не принимал участия в той части службы, когда прихожане теснятся вокруг священника, чтобы поцеловать ему руку, потому что боялся, как бы в толпе не оказалось несколько негодяев, готовых осуществить то, что подсказывал им их злой умысел. Вот что Лопе сам рассказывал о том, как однажды отказался от почестей, которые хотел оказать ему Андрес де Мендоса, секретарь Гонгоры: «Когда он взял меня за руку, я резко вырвал ее и спрятал под плащом, опасаясь, как бы он меня не укусил». Этот страх, порой совершенно беспричинный, все же не был лишен оснований, а впоследствии стало ясно, что был даже вполне оправдан, ибо число завистников и их коварство росли вместе со славой Лопе. В декабре 1623 года самые злобные из них действовали столь успешно, что в результате их интриг Лопе был брошен в тюрьму.
Разумеется, ссоры между деятелями литературы всегда случались, и не только в Мадриде, но в этом городе они бывали особенно ожесточенными, и в XVIII веке Бомарше скажет, что «в Мадриде сообщество литераторов было волчьей стаей». Эго истинная правда, и жестокость собратьев по перу по отношению к Лопе приобрела воистину небывалый размах.
В 1617 году приверженцы того направления, что назовут культеранизмом или культизмом, всерьез ополчились против Лопе. Но следует учитывать, что уже с 1602 года начали зарождаться коварные намерения унизить Лопе или умалить его славу. Мы уже говорили о том, что во время его триумфальной поездки в Андалусию вместе с Микаэлой де Лухан в общем восторженном хоре раздавались и нестройные голоса несогласных. Лопе мог ощутить привкус этой оскорбительной враждебности и злобы в тот момент, когда должен был доказывать жизненность своего видения драматургии и оправдывать новое театральное искусство в «Мадридской академии» в 1609 году перед сторонниками старых правил, перед «партией поклонников поэтики Аристотеля».
Сей мощный клан, на какое-то время усмиренный, к 1617 году оправился, чтобы прийти на помощь строившим козни заговорщикам, приверженцам нового направления в поэзии и вечным завистникам, ненавидящим тех, кто уже был увенчан славой. Лопе, прекрасно осознававший, что враги его перешли в наступление, разоблачил их во второй части «Рифм»: «Раны и уколы, нанесенные поэтами, изводящими меня и не дающими мне покоя, гораздо более многочисленны, чем песчинки, покрывающие дно реки По, или самородки, что лежат на дне источника под названием Пактол, в коем искупался царь Мидас. Они преследуют меня своими устами, вытянутыми наподобие хоботков у комаров и москитов, и своим зудом и жужжанием раздражают мой слух; это же ядовитые шпанские мухи, блохи, наглые крысы, лягушки и пузатые жабы!»
Кто же они такие, эти самонадеянные, надменные мерзавцы, что вздумали мучить Лопе? Дюжина озлобленных, сварливых, бездарных и бесплодных авторов и несколько талантливых, но обладавших довольно отвратительным характером писателей, таких как поэт Гонгора, вечный циничный соперник Лопе.
Самыми рьяными среди них были самые посредственные, и время сохранило их имена только по той причине, что они преследовали Лопе. Действительно, кто бы вспомнил некоего Андреса Рея де Артредиа, несостоявшегося драматурга, освистанного зрителями, тщедушного и кривоногого, чей разум сжигало только пламя зависти? А кто вспомнил бы Хулиана де Армендариса, поэта из Саламанки, обожавшего все итальянское, от произведений которого не осталось ни единой строчки, человека, коего в борьбе с эпилепсией и чахоткой поддерживала только та энергия, что он вкладывал в свое злословие? Рядом с ними был еще некий Педро Торрес Рамила, простой надзиратель университета Алькала-де-Энарес, буквально лопавшийся от самодовольства и зазнайства. Попал в это сообщество и малоодаренный Кристобаль Суарес де Фигероа, автор сатирического романа «Перевозчик» (можно перевести и как «Паромщик». —
