— А мне здесь все надоело, — ответил Миша. — Хочется чего-то еще. Избираю крепкую власть! Желаю стать стонущим рабом под ярмом ужасного деспотизма. Мечтаю испытать восторг истинной диктаторской демагогии вместе с радостью дебильных глаз подданной толпы. Где у вас выход к стене? Я покидаю.
— Но… ваш «копец», ваше здоровье…
— Ах, да! — воскликнул Миша, расстегивая рубашку, под которой был белый живот с почти исчезнувшими выцветшими прыщами. — Я совсем забыл… Но, видите — проходит, надо съесть другую таблетку, и все кончится.
— Нельзя! — испуганно крикнул Артем. — Вот пройдет день, тогда…
— Плевать, — сказал Миша, доставая желтую таблетку и кладя ее в рот. — Пройдет и так.
— Что вы наделали!.. — словно опечаленная мать, воскликнул Яковлев. — Ведь это очень сильно… Вы теперь больше никогда не заболеете… Теперь вы лишились этого! Вы больше не проснетесь утром в грусти и раздражении; не узрите своего стыда и позора; не станете суетиться и звонить друзьям и врачам, проклинать любовь и испытывать восторг освобождения от этой дряни… Сколько имен и слов потеряно для вас; сколько проблем, сложных ситуаций и специфических встреч минуют вac отныне; скольких женщин вы более не устыдите и не побьете; скольких мужчин, вы не приобретете в качестве друзей по несчастью… Мне жаль вас, вы потеряли целый мир!
— Неужели? — растерянно проговорил Миша. — Что же вы раньше не сказали… Я проглотил — поздно.
— Тошните немедленно! — крикнул Яковлев. — Два пальца в рот!
— Да, но я тогда не вылечусь…
— Вам что важнее — сиюсекундное удовлетворение или будущее счастье?! — с пафосом спросил Артем.
— Сейчас скажу.
Миша задумался, посмотрев направо. Его пальцы шевелились во время раздумий, лоб не был сморщен.
— Мне важнее сиюсекундное удовлетворение, — наконец сказал он. — Я в этом согласен с Антониной Коваленко.
— Так это прекрасно, — растрогался Яковлев, улыбнувшись. — Уважаю вашу жертву, ваше решение, ваш подвиг, ваш путь.
— Конечно, я огорчился, услышав безжалостное сообщение, — заявил Миша, сделав благодарно- серьезное выражение лица. — И, конечно же, я буквально обескуражен мыслью о своей теперешней неспособности сделать что-то — в данном случае, заболеть этой чудной болезнью, подаренной мне любовью. Но я надеюсь, что наука и медицина успешно развиваются, двигаясь вперед и вперед, и не за горами то мгновение, когда моя проблема будет решена. Только это греет и успокаивает меня; только поэтому я продолжаю свое личное бытие. Итак, отойдите сейчас с моего пути, Артем Викторович; мне пора совершить переход и узнать что-то новое, честь имею, спасибо за совместное заполнение нынешнего мига.
Миша Оно согнулся в учтивом поклоне, как придворный, но Яковлев неожиданно рассвирепел.
— Ты у меня попляшешь, отче! — зло воскликнул он. — Я не сойду с этого пути, я должен тебя остановить, как настоящий здешний житель! Ну — спорь со мной, говори свои доводы и воззрения! Если ты сделаешь свой шаг, я ударю тебя кандалами по телу и вызову охрану порядка, которая скажет мне огромное спасибо!..
— Я имею право поменять окружающий социум, — спокойно заявил Миша, выставив вперед левую ногу. — А вы, если хотите, то можете сгнить в своей ежедневной свободной рутине.
— Но… Не надо, я умоляю.
— Прочь, дурачок! — басовито крикнул Оно.
— Я взываю.
— Вон!
— Спасите меня, отче, будьте со мной, не оставляйте меня, не покидайте… — плачуще проговорил Артем, отступая назад на один шаг и затем сжимая свой рот так остервенело и отчаянно, что стал слышен скрип зубов.
Он держал кандалы перед собой, потрясая ими, как истинным оружием, и словно готовясь произвести резкий удар в какую-нибудь точку тела. Миша Оно напряженно смотрел вниз, затем вдруг схватил с полки большую бежевую книгу, размахнулся и швырнул ее прямо в нос Артема Яковлева, попав в переносицу корешком.
— Уа! — взвыл Яковлев, роняя звенящие кандалы. Тут же Миша бросился на него и сильным ударом ноги в пах поверг его на пол.
— Лежать, скотина! — скомандовал Миша и ударил беднягу второй ногой в морду.
— Милосердие… — прошептал Артем Яковлев.
— Власть! — крикнул Оно, начав настоящее избиение. — Ты, скотина гнусная, метафизический хрен! Я тебя кончу здесь в библиотеке!
Руки и ноги мелькали, нанося удары. Хрипела жертва, моля о помощи, хрустели кости и хрящи. Кровь выступала из тела, свидетельствуя о подлинной силе побоев. Новообразованные синяки заполняли собой поверхность бывшего гордого существа. Миша бил самозабвенно и долго, словно занимался любовью или совершал любимое физическое упражнение; и напевал какую-то непонятную мелодию в ритм совершаемому деянию. Потом, вдруг закончив делать это, он обиженно сказал:
— Да ну тебя. Тебя неинтересно бить.
— Почему? — осведомился окровавленный Яковлев, приподнявшись с пола.
— Ты должен кричать и жаловаться. Просить меня, чтобы я перестал.
— А может быть, я стойкий?! — заявил Яковлев. Миша Оно подумал об этой идее и мрачно проговорил:
— Это-то мне и не нравится.
Он помолчал, грустно глядя в окно. Там было все; там начался дождь; там были деревья и воробьи и кусты, и серый свет матово сиял в облаках, и дорога была посреди, как приглашение, или центр. Пустота и безлюдие царили здесь, горизонт был ограничен линией, а здания стояли, как неживые, не пропуская сквозь себя ни ветер, ни дождь. Нужно было что-то начать, или закончить, или продолжить. Нужно было быть, или не быть, или что-нибудь еще. Кто-то ждал чего-то. Кто-то родился. Кто-то сказал звук «э».
— Э! Прощай, мой лучший друг, я ухожу туда, я буду там. я есть. Возвращение оправдает мой смысл, падение спасет мою цель, миг определит мой путь. Ты остаешься, я иду, ты здесь, я там, ты лежишь, я стою. Отец, все продолжается!
Произнеся это, Оно шагнул вперед, переступив через Яковлева, распростертого перед ним, как через барьер. Потом он тихо подошел к оранжевой двери с золотой ручкой, открыл ее и вышел вон.
Что-то началось.
§
Около стены он стоял печально, как перед переходом или чертой. Стена хранила свои трещины и пространство за собой и была готова образовать проем, чтобы впустить нуждающееся существо. Его звали Миша Оно, и губы его цвели. Он имел свое имя, и весь мир был открыт для него, как лучшая система.
Стена была полна тайн, событий, намеков и встреч. Серая синь была на ее поверхности, свет дождя блестел везде, и снега не было, как во сне. Он был Оно, и он хотел всего. Кто-то завершал свой путь, кто-то начинал. Миша стоял около входа и был готов.
Рядом с ним была стена, отделяющая одну воплощенную возможность от другой. Ее низ совпадал с землей, и она заканчивалась высью. Она имела в себе проем, чтобы пустить индивида в другую разновидность простой реальности, и он мог открыться в любой момент. Это было.
Стена, ждущая входа в нее, отделяла одно от другого, как межа, или столбик, и Миша Оно был готов
