края. Он отступил, давая девушке пройти, задержав на секунду взгляд на её профиле. Прямой носик, лёгкая улыбка на краешке губ, маленькое ушко с крохотной родинкой на мочке, прикрытое светлыми волосами. Но всё это смотрелось как-то странно. И Макс понял в чём странность. Странность была в одежде. Не было никаких топиков и джинсов, не было оголённых плеч, не было висящего на шее сотового, только однотонное голубенькое платье, сливающееся своим цветом с её глазами.
Глаза Макс разглядел, как только вошёл и увидел её. Голубые по-настоящему, и от этого чистые и глубокие. Хотя девушка смотрела серьёзно, и даже настороженно, по еле заметным морщинкам, лучиками расходящимися от глаз к вискам, Макс понял, что она любит улыбаться и потому улыбается часто. Ему вдруг захотелось увидеть её улыбку, но он отмахнулся от этого желания, зная зачем он здесь, и помня, что случилось там, на дороге, минут тридцать назад.
Девушка ушла. Егорыч подошёл к Максу и положил свою огромную ладонь на его плечо.
— Вижу ты чего-то серчаешь, — сказал он дружелюбно. — А ты не серчай. Серчать оно дело, конечно, молодое, горячее, но сейчас ты себе этим ничего не докажешь, ни себе, ни мне.
— А я ничего не хочу доказывать, — насупившись проговорил Макс. — Я просто хочу знать, как выбраться из вашей чёртовой деревни. Вот только не надо повторять, что отсюда нельзя выбраться.
В сенах послышались шаги.
— И Пашок здесь, — улыбнувшись, сказал дед через секунду, увидев выглянувшего из кухни Пашку. — Ну что, наверное, вы хотите что-то узнать поподробнее?
— Конечно, — сухо и зло бросил Макс. Пашка только молча кивнул.
— Ну что же, — Егорыч поджал губы, словно задумавшись. — Здесь быстро не скажешь, потому, давайте-ка ещё чайку моего попьём.
Глава 4
Пашка уселся на тот же табурет, на котором сидел в первый раз. Макс остался стоять, прислонившись спиною к стене. Он сложил на груди руки и недовольно смотрел на деда, разливающего свой травяной горький чай по кружкам.
— Эт твоя, Пашок, — весело говорил он, пододвигая к Пашке закопчённую жёлтую кружку. — А ты чего не садишься, Максимка? — он подмигнул Максу. — Садись, в ногах правды нет.
— Её, по-моему, вообще нигде нет, — буркнул Макс.
— Ну, эт ты зря. Правда она всегда есть. Её иногда бывает невидно из-за лжи, но правду и не надо видеть. Её чувствовать надо.
— Дед, давай без лирики, — монотонно пробурчал Макс. — Мне не до неё сейчас, ей-богу. Между прочим, мы примерно час назад такое на дороге наблюдали, — Макс хмыкнул. — Какое и в страшном сне не всегда увидишь.
— Что же это вы там такое наблюдали? — спросил дед, хитро посмотрев на Макса.
Макс, увидев его взгляд, почувствовал, как злость снова закипает.
— Ты, наверное, дед всё знаешь, только прикидываешься. Давай, объясняй нам, что тут у вас происходит? У меня жена дома ждёт. Она сейчас уже все больницы, наверное, обзвонила, а чуть позже и по моргам начнёт.
— Это да, — вздохнул дед. — Придётся ей, милёхе, всё это пережить. Тяжело, конечно, тяжело.
— Чего пережить? — не понял Макс.
— Да чего-чего. Того, что ты уже никогда к ней не вернёшься. Ну, побегает она, поищет тебя, а потом решит, что ты к другой сбежал. Ей оно так полегче будет.
— Чё ты несёшь, дед? — Макс оттолкнулся спиною от стенки и сделал маленький шаг вперёд.
— Садись, садись, давай, — спокойно проговорил дед, не обращая внимания на Максовы поползновения. — Всё я вам объясню, да расскажу, ты токмо поостынь. Чаю моего попей, он успокаивает.
Макс недовольно присел на табурет и обхватил руками кружку.
— Ладно, — наконец кивнул он, успокаиваясь. — Всё равно пока не узнаем в чём тут суть да дело, отсюда не выбраться.
— Ну, вот и правильно, — дед отхлебнул чаю. — Здесь торопиться ни к чему. Так что вы там наблюдали-то хлопцы?
Пашка бросил взгляд на Макса. Ему очень хотелось рассказать, чтобы выплеснуть это из себя. И он точно знал, что расскажет ярче, сильнее, но Макс заговорил, не обращая никакого внимания на его желание.
— Даже не знаю, как начать. Сумасшествием тут полным попахивает, дед, — Макс хмыкнул. — В общем, на нас что-то коричневое набросилось. Какое-то существо. Не знаю… — Макс на секунду задумался. — …Живое в общем, больше и сказать нечего. Выбежало из-за кустов на горе и к нам рвануло, потом прыгнуло на капот. Кстати, помяло его конкретно. Я думал и не заведётся больше моя «двойка». Завелась, слава богу, — Макс провёл от лёгкого волнения ладонью по лбу. Даже теперь, когда он вспомнил напавшее существо, стало не по себе. — А рот у него весь в иглах толстых и острых, и вместо глаз…
— Пустота, — перебил дед. — Знаем, знаем этих товарищей. Мы называем их краками.
Дед говорил спокойно, словно рассуждал о новой породе кур-несушек. Ни капли удивления на лице, ни дольки волнения.
— Краками? — переспросил Макс, не понимая спокойствия деда. Он думал что тот как минимум удивится, и начнёт переспрашивать о внешности существа, о росте в конце концов, но деду по всей видимости всё это было давно не в новинку.
— Краками-краками, — он кивнул. — У них прочная кожа, из ружья не пробить. Так, боль ему причинишь, он может и отступит. А потом опять кинется. Его только силою внутренней остановить можно. А по-другому никак. Он, наверное, вашей машины испугался, или интересно ему стало, что за чудо такое, иначе обязательно постарался бы вас убить.
При слове убить, Пашка поперхнулся чаем и закашлялся.
— Не спеши, не спеши, — улыбнувшись, сказал дед. — Тебя никто никуда не торопит. Так вот. Живут эти краки где-то на болотах. А сюда они ни ногой. Мы их лет двадцать пять назад так отделали, что они и дорогу в деревню позабыли. Ну, и слава богу. А то в начале от них просто спасу не было. Шестнадцать человек в первый же год убили, — дед вздохнул. — Друга моего, соседа, первым. Он к болотам порыбачить попёрся. Мы ему говорили, какая рыбалка, ведь всё изменилось, ведь живём как на пороховой бочке. А он упёрся, говорит, я уже три недели не рыбачил, а у меня душа без этого мается. Вот и отмаялась.
— Я ничего не понимаю, дед, — медленно проговорил Макс. — Ты о чём сейчас говоришь вообще?
— Надо мне было с самого начала начинать, — дед извинительно улыбнулся. — Не умею я красиво говорить, не дала природа такого умения. Да впрочем, и не самое важное оно. Есть другие умения, поважнее. Вот я раньше как думал, умеешь камень ложить — это хорошо, дом сложить сможешь, а значит, без копейки не останешься. А как всё поменялось, то тут уже и не важным всё это как-то стало. Дом сложить, а зачем? Ну, а деньги, — дед хихикнул. — Вот уж до чего не нужная вещь оказалась. А ведь не случись этого, так бы и собирал эти бумажки окаянные, и радовался, наверное, что их больше становится, — дед добродушно рассмеялся.
Макс смотрел на него, пытаясь выловить из его речи смысл. В голове что-то вроде бы и прояснялось, и в то же время, всё было туманно и неясно. Он сделал пару глотков, не сводя с деда глаз, и не чувствуя горькости трав. Пашка уже допил свой чай, и теперь облокотившись на стол, подпёр подбородок кулаками и безразлично смотрел на старую, наверное, сотни раз надрезанную скатерть.
— В общем, тридцать лет назад это произошло. Я в первые месяцы счёт времени не вёл, но потом принялся записывать. Каждый день штришком в тетрадку общую. Тридцать штришков — значит месяц. Примерно, конечно, но вышло вот так тридцать лет. Мне тогда сорок один был. А началось это всё летней ночью. Лето стояло в тот год жаркое, как сейчас помню. Дождя по две недели не бывало, а тут вдруг бабахнуло где-то далече. Я от грома-то и проснулся, подумалось, гроза это приближается. Потом ещё пару
