— Громко, блин, — торопливо бросил он, и Макс нажал на левый крючок.
Второй выстрел отдёрнул плечо сильнее, и в нём появилась даже какая-то тянущая, едва ощутимая боль. Кисло и приторно потянуло сгоревшим порохом.
— Хорошо, — громко прокомментировал дед. — Вытаскивай гильзы.
Дед полез в карман своего пиджака и достал ещё два патрона.
— На. Одного раза маловато будет.
Макс повернул рычажок и потянул стволы вниз. Гильзы немного вылезли. Макс вытащил их, чувствуя пальцами тепло, отдал деду, и взяв ещё два патрона, вставил в стволы.
— Эти оба дробовые, — сказал дед. — Старайся выдерживать ровно секунду. Говори мысленно — и раз. Крак сделает два прыжка, и будет от тебя примерно в двадцати метрах, пуля на таком расстоянии имеет самую убойную силу.
— Угу, — кивнул Макс, заряжая ружьё. Он чувствовал, как внутри него разливается уверенность. И эта уверенность была настолько приятна, что Макс вдруг понял, что он постоянно мечтал не о том, сидя за долбаным прилавком. Металлоискатели, парашюты — всё это фигня полная.
Он вскинул ружьё, почувствовал плечом приклад, разглядел мушку и нажал на крючок.
Ба-бах! И раз. Ба-бах!
Макс довольно улыбнулся.
— Ну как? — спросил дед.
— Лучше только секс, — ответил Макс. — Да и то не каждый.
Он засмеялся и посмотрел на друга.
— Ну чё, Пашок? Будешь стрелять?
— Да и не знаю, — Пашка пожал плечами. — А отдача сильная?
— Да нет. Так, чувствуется слегка.
— Ну, не знаю, — повторил Пашка. — Может и вправду стрельнуть?
— Давай, давай. Кайф конкретный.
Макс отдал ружьё Пашке, и опёршись спиною на стену сарая, стал наблюдать за Пашкиными действиями. Он смотрел, как Пашка вытаскивает гильзы, как засовывает в стволы патроны, и вдруг поймал себя на мысли, что наблюдает за всем этим только с одной целью — понять со стороны, как правильнее и быстрее зарядить, как лучше держать ружьё, как целиться. Он видел, как суетится Пашка, и сразу же записал себе куда-то туда, в отдел оперативной памяти мозга, что суета только мешает. Нужно сохранять хладнокровие в любой ситуации. Не суетясь можно успеть, а суетясь, скорее всего, не успеешь. Он чувствовал, что заболел стрельбой, и смотрит теперь на это дело чисто с технической точки зрения, без всякой ненужной лирики.
Пашка выстрелил, потом долго тянул со вторым выстрелом, запутавшись, каким пальцем жать на левый крючок. Наконец, выстрелил и сразу же отдал ружьё деду.
— Блин, с первого раза хрен поймёшь, — пробурчал он.
— Главное, знать как, — назидательно заговорил дед. — А вообще-то нужно было хотя бы по бумаге пострелять. Ну да ничего. Вы ж не на зверя идёте. А промахнуться мимо крака почти невозможно. Во- первых, он широкий, а во-вторых, он идёт прямо на тебя.
— Так если попасть, он точно убежит? — спросил Макс.
— Точно. Всегда убегали по крайней мере. Раньше, когда мы ещё в них из ружей стреляли. А теперь, когда они не в одиночку бегают, а с тенями этими, то даже и утверждать как-то не хочется. Кто их знает, может и изменили они свои повадки. А вот если тень нападёт, то стреляй в то, что у них вроде головы. Тогда будет время перезарядить хотя бы.
— А убить эти тени нельзя, — Макс хотел спросить, но к его удивлению фраза прозвучала утвердительно. Наверное, потому что он знал ответ. Он видел, как шевелится чёрная бахрома, затягивая раны, и как тень может даже не обращать внимания на них, продолжая нормально функционировать. Что же это за тварь такая? — спросил себя Макс. — Из чего она состоит, чёрт её дери? Неужели и вправду только тень?
— Иногда они отступают никого не убив, — задумчиво проговорил дед. — А иногда пока не убьют, не уходят. Никак их понять нельзя. И убить тоже.
— Ну надеюсь мы их не встретим, — сказал Макс, хотя так не думал. Конечно же, вероятность встречи очень высока, но она его не пугала. Он сказал это больше для Пашки, чтобы тот лишний раз не поддавался паническим настроениям. А встретят, не встретят — это уже дело третье. А дело первое — выбраться отсюда. И не потому что так хороша жизнь там, в том мире, а потому что Макс начинал чувствовать, как затягивает жизнь эта. Он вдруг отчётливо осознал, что ещё день-два здесь, и тот мир померкнет, а этот станет единственно возможен. С его вечным напряжением, с опасностью исходящей отовсюду и постоянно, с возможностью стрелять в этих тварей, пусть даже не убивать, но стрелять и чувствовать, что причиняешь им боль. И не задумываться о том — гуманно это или не гуманно. Эти твари — враги, а по отношению к врагу не могут применяться некоторые моральные категории. И ещё, его волновали слабо мелькнувшие чувства к дедовской внучке. Мелькнувшие где-то в глубине, но уже готовые хлынуть волной наружу.
Дед занёс ружьё в сарай и вернулся с чайником.
— Ну что, чайку попьём? — спросил он, посмотрев на небо. — Вечереет уже.
Не дожидаясь ответа, дед пошёл по дорожке в сторону огорода.
— Опять чаёк этот, — протянул Пашка. — Блин, надоело уже. Сейчас бы водочки.
— Вернёмся, нажрёмся водочки, — заверил Макс.
Он догнал деда, свернувшего за угол дома, и увидел на земле, в паре метров от стены дома, чёрную горку пепла. Дед уже поставил чайник на обильно, по всей площади потрескавшийся бетон дорожки, и взяв в руки тяпку, сгребал часть пепла в сторону.
— Сейчас уберусь тут чуток, — проговорил он, двигая тяпкой. — Собирается постоянно.
Макс разглядел, что пепел лежит на ржавом листе железа, а с двух сторон этого листа воткнуты в землю две толстых деревянных рогатины. На одну из них была прислонена тонкая арматурина, слегка согнутая пополам. В метре от кострища лежали два широких бревна, положенных под прямым углом друг к другу, и Макс подойдя к одному из них, не без удовольствия присел. Усталость уже давно чувствовалась в теле, и хотя больше не физическая, а какая-то моральная, но всё равно, хотелось отдохнуть, как будто только что закончил тяжёлый труд.
Дед уменьшил кучу примерно наполовину, и приставив тяпку к рогатине, присел на корточки. Взял лежавший возле бревна пучок сухой травы и положил его на оставшийся пепел, потом туда же уложил домиком тонкие веточки, и достав из кармана коробок спичек, принялся разжигать. Пашка сел рядом с Максом и удивлённо поглядел на деда.
— У вас что, за тридцать лет спички не кончились? — спросил он, и усмехнулся.
— А ты знаешь, Паша, сколько ящиков в сельмаге было, когда всё началось? — сказал дед, бережно поднося спичку к пучку травы.
— Откуда ж, — буркнул Пашка.
— Ну так вот тож. Тринадцать ящиков. Это только маленьких. Ещё четыре с большими коробками, — дед улыбнулся, глядя, как пламя понемногу крепнет, перебираясь на тонкие веточки. — А знаешь почему?
— Не-а, — Пашка мотнул головой.
— А потому что кроме них к нам почти ничего и не привозили. Ну, соль ещё была.
— Да-а, — протянул Пашка. — Плохо жили.
— Да не плохо жили, Паша. Хорошо жили. Нам здесь всего хватало.
— Странно, — Пашка пожал плечами.
— А чего ж странного? Человеку много не надо. У человека когда избыток, он дурнеет. Всякая чушь в голову лезть начинает. То ему не так, это не так. А когда всего в меру, тогда и на душе хорошо.
— Не, я не согласен, — Пашка значительно покашлял, собираясь вступить в умную полемику, но Макс его зло остановил.
— Да какая разница — согласен, не согласен. Люди, блин, уже тридцать лет живут тут без всяких твоих несогласностей.
