Пашка обиженно промычал.
— Хлопцы, не бранитесь, — дед медленно поднялся. — Максимка, подай там за бревном дровишки.
Макс обернулся. За бревном лежало штук десять толстых, нарубленных веток. Он стал брать по одной и подавать деду, а тот аккуратно улаживал их, так, чтобы не сбить невзначай ещё слабое пламя.
Когда были уложены шесть веток, дед взял чайник, надел его на арматуру и установил арматуру на рогатины.
— Ну, вот, — довольно выдохнул он, усаживаясь на второе бревно. — Через полчасика закипит.
— Ни фига себе, — Пашка идиотски заулыбался. — Вот у нас там, ну в нашем мире, электрочайники, нажал на кнопочку, две минуты и готово. А вы тут что, вот так круглый год на костре всё и готовите?
— Ну почему же, — дед удивлённо вскинул брови. — На костре только летом, а зимой на печи. Топить есть чем. Мы из пустующих домов и полы снимаем, и балки с крыш. Аккуратно, конечно, топим, по чуть-чуть. Вот если бы коровы были…
— Коровами топили бы? — Пашка засмеялся.
— Зачем коровами, — дед усмехнулся. — Кизяком бы топили. Да без коров вообще плохо. Их как краки резать начали, мы и погубили всех. А что делать? Так бы они их всех поутаскивали. Да и лишний раз наведывались они сюда за ними, а заодно и людей жизни лишали. В общем, — дед тяжело вздохнул, — Об одном сейчас жалею, что молока парного попить уже, наверное, никогда не доведётся.
Макс не вслушивался в разговор деда и Пашки. Он смотрел на костёр, и этот костёр, в отличии от погребального, вызывал спокойствие и надежду. Быстро темнело, и в надвигающейся темноте, костёр становился всё более живым и каким-то своим. Макс представил, сколько вот так людей, ещё давно, до первых цивилизаций, смотрели на огонь и чувствовали тот же покой и надежду, которая теперь была в нём. Миллионы. Миллионы выживающих в суровом мире, наполненном опасностями. А потом те опасности перестали существовать. Люди заняли верхнюю позицию в пищевой цепочке, благодаря развившемуся разуму, и им стало казаться, что те опасности больше не вернутся. Никогда. И так прошли тысячи лет и вот вдруг, здесь, в этой маленькой деревне всё вернулось. Вернулось к тому времени, когда люди были всего лишь выживающими, а не полновластными владыками. Откуда вернулось? И главное — зачем?
— Вот я помню, ещё после войны, — услышал Макс дедовский голос. — Мы только коровками и спасались. И заготовителям молоко отдавали, и себе немного оставалось. Вот я думал, тогда тяжело было, а теперь всё же тяжелее. Тогда мы понимали, что всем тяжело, что для своей страны стараемся, а сейчас выживаем только, да и всё. Я вот помню в сорок восьмом заболел сильно. Тифом. Так мать в город ездила. Почти все вещи отцовские продала и лекарств с продуктами купила. А я тогда ничего не понимал, в бреду был.
Дед взял палку и пошурудил костёр.
— Егорыч, скажи, а как вы думаете дальше жить? — Макс чуть наклонился вперёд. — Ну, когда закончится всё. Спички, патроны… вообще всё.
Дед несколько секунд молчал.
— А и не знаю, — сказал он, наконец, и Макс ожидавший услышать в его голосе волнение или грусть, услышал к своему удивлению только спокойствие, простое и уверенное. — Как-нибудь, Максимка, как- нибудь. Ох ты! — дед вдруг стукнул себя ладонями по коленкам. — Кружки ж там, в доме. Ай-яй-яй. Сгоняй, Пашок, а? А-то запамятовал что-то я.
— А чего я сразу? — заартачился Пашка и недоумённо посмотрел на Макса.
— Я схожу, Егорыч, — Макс быстро поднялся, отвечая на взгляд Пашки холодной усмешкой. — Пашка краков опасается. Да, Пашок?
— Ничего я не опасаюсь. Влом просто. Как что, так сразу Пашка. Я что крайний, что ли?
Макс вернулся с кружками, и увидел, что дед уже снял чайник с костра и поставил его на бревно. Пашка сидел сгорбившись, и исподлобья смотрел на костёр. На его лице шевелились красноватые блики, делая всё его выражение каким-то злым. Рядом с костром, на земле лежала арматура, и слабо краснела в незаметно подступившей и укутавшей этот мир темноте. Поставив кружки рядом с чайником, Макс присел возле Пашки и легонько толкнул его в плечо.
— Чего приуныл? — спросил он, и улыбнулся.
— Ничего я не приуныл, — недовольно ответил Пашка. — Просто в сон чё-то уже потянуло. Устал, наверное, очень.
— Щас-щас, — торопливо и словно извиняясь за медлительность, заговорил дед и стал наполнять кружки. — На сон грядущий травки моей попьём, да и спать. У вас завтра сложный день будет. Выспаться нужно хорошо. Чтобы завтра начеку быть всё время.
— Угу, — согласился Макс, и взяв протянутую дедом кружку, принялся задумчиво дуть на дымящийся травяной чай.
Глава 10
Пашка уснул сразу, как только добрался до кровати, к Максу же сон не шёл. Несмотря на усталость, насыщенность дня, а может именно поэтому, мозг никак не мог успокоиться. Мысли кружили как стаи ворон, возвращающиеся вечером с полей в город. Взбудоражено, и как-то зло. Макс стал думать о том мире, чтобы отвлечься, попытаться забыть о похоронах, костре, о Маше с её растерянным и испуганным лицом. В начале он переключился на отношения с женой, не те, что были в последнее время, а те, с которых всё началось. Тогда он любил её, целовал через каждые полчаса, заглядывал в её глаза, ища какую-то общность. Он словно хотел нащупать эту общность сначала взглядом, а потом ухватиться за неё душою, и уже никогда и ни за что не отпускать. Но с каждой новой попыткой он всё отчётливее понимал, что взгляд проваливается в пустоту. Какое-то время он думал, что дело в нём, что общность есть, но она столь эфемерная и тонкая субстанция, что он из-за своей грубости не может её ухватить. Потом он стал думать, что для всего этого необходимо время, и стал ожидать. Но за три года ничего не произошло. Общности не обнаружилось, и даже больше того, пустота, которая была с самого начала, словно возрастала, хотя и глупо, наверное, было так думать о пустоте.
Макс обвёл взглядом комнату, но и тут была пустота. Вернее была темнота из-за которой пространство казалось пустым. Но Макс знал, что оно не пустое. В правом углу стояла деревянная этажерка, на верхней полке которой покоились старые, сломанные часы-будильник, была эта кровать, на которой он лежал, был провод с патроном, торчащий из потолка, был сам потолок и стены. Может и там была общность? — подумал он — Просто я её не видел из-за темноты. Но откуда была темнота? И в ком? В ней? Во мне? А что если так же будет и с Машей?
Макс беззвучно, одними губами усмехнулся. Я это серьёзно? — спросил он себя. — Я уже чего-то хочу с нею?
Он прикрыл глаза и сосредоточился на мыслях, пытаясь дать ответ на этот вопрос. Одна его часть была настроена иронически и твердила, что глупо даже рассуждать на эту тему, потому что завтра утром он уйдёт отсюда. Уйдёт навсегда, чтобы больше ни разу не вернуться. Да, может быть её образ ещё какое-то время будет где-то внутри него, будет терзать и грызть, как мышь кусочек сухаря, но потом он сотрётся и канет в пустоту. Всё проходит, и особенно то, что даже не произошло. Что было только сладким ожиданием и глупой мечтой.
Другая часть не могла не рассуждать об этом, и он стал прислушиваться к ней, но его отвлёк лёгкий шорох. Не открывая глаз, Макс прислушался, задержав дыхание. Где это? — спросил он себя. Шорох повторился, но Макс снова не уловил, откуда он исходит.
Тогда открыв глаза, он приподнялся на локте и вперился глазами в сторону окна. Ему показалось, что звук идёт именно с той стороны, и тогда, значит — источник должен находиться на улице. А кто может издавать шорох на улице? На этот вопрос мозг дал ему однозначный ответ.
Макс медленно поднялся, нащупал руками кроссовки и обулся. Шорох раздался где-то за спиной, и чуть громче чем в первые два раза. Макс резко обернулся, но тут же понял, что делать это было
