Ценить и праздновать.
Равно как и все остальное, это брачный контракт, скрепленный скорее любовью, чем законом. Много раз я стоял перед этими оранжево-пурпурными скалами и повторял свои клятвы. Что я сделаю все, что могу, чтобы восстановить землю и сделать ее максимально тем, чем она может быть, никогда не буду склонять ее к своей воле, буду всегда служить ей, касаться ее, гладить ее волосы из трав. Утопать своими босыми ступнями в ее обнаженном земном теле.
ДД: Это может показаться странным, но когда я шел вниз по каньону, до того как пришел на это интервью, мне не хватало одной вещи — любовницы. Если бы я был здесь с подругой- любовницей, я бы бесспорно занялся бы любовью.
ДХВ: Конечно же! Куда бы мы ни посмотрели, везде мы видим наполненный эротикой мир природы, через свои составные части пожирающий сам себя и сам с собой совершающий соитие. Нагруженные пыльцой цветы, в которые проникают дикие пчелы. Брачные зовы лосей. Оргии насекомых и переплетенные ветви винограда. Нас тянет в это страстное желание и объятие, у нас появляется вдохновение добавить и свои собственные вариации партнерства и пар. Существует то, что Терри Темпест Уилльямс и я называем «эротика места», заряженное поле, из которого мы вышли и в которое подсознательно стремимся вернуться снова. Лоба присоединилась ко мне, превращая наш каньон в женщину-любовницу. Это можно видеть в том, как она прикасается к каждому окутанному мхом камню по пути вниз по дорожке. Если она сломает травинку, на которую наступила, боль искажает ее лицо. А когда мелкая речка медленно несет ее вниз по течению, ее охватывает экстаз. А то, как звучит ее голос в лунную ночь...
ДД: Когда она спросила, что потребовалось бы от нее, если бы она осталась здесь с вами, одно из того, что вы сказали, было: «Воспевай каньону славу».
ДХВ: Земле нужно не просто, чтобы мы ее защищали. Ей нужна забота наших рук. Ей нужно, чтобы мы пели ритуальные песни и молитвы, благодарили и посвящали ей праздники. C того времени, как моя дорогая впервые приехала сюда, она встает над рекой перед небольшой пустой пещерой и выпевает каскад трелей и строк. Я чувствую, как весь каньон поднимается, чтобы принять их, так, словно кошка выгибает спину, когда вы наклоняетесь, чтобы погладить ее.
ДД: Одна из вещей, которые я люблю в нашей работе, — это что активисты, как правило, занимаются восстановлением, некоторые язычники поют восхваляющие гимны, но вы делаете и то и другое. Это настолько очевидно, сколько работы вы проделали здесь.
ДХВ: Вы джентльмен, раз вы так говорите. Восстановление и проживание может быть духовностью и искусством — если мы наполняем их страстью и молитвой. Ритмом и стилем. Смыслом и грацией.
Наиболее тяжелая и прекрасная работа в этом мире, кажется, исходит из магического побуждения, из кожи змеи, из заботливой души, из предвкушающей плоти. От Земли и Духа. От самой судьбы. Это основательный и душевный голос новых ведьм и колдунов, провидцев и шаманов, жителей дикой природы и жриц, воздающих молитвы и хвалы.
ДД: Это похоже на слова Майстера Экхарта — если только одна молитва, которую вы произносите в своей жизни, звучит «спасибо», этого достаточно.
ДХВ: И идеально выражать это через песни, стон, вздох и восклицания детского восторга. Символический язык служит только нескольким искупляющим ролям: благодарению, предупреждению и написанию од для возлюбленных,.. а также возвращению внимания людей к тому, что реально и бессловесно! Если я постоянно пишу, то это только оттого, что я пытаюсь с помощью слов посвятить других в свой живой непосредственный опыт. И произнести заклинание, способное изменить наш мир.
ДД: Вы пишете о том, чтобы учиться у Земли, и уроки далеки от версии земли Диснея, где никто никогда не ранится.
ДХВ: Дикая природа — это во многом милостивый и полезный опыт, но его опасные стороны заставляют нас быть полностью пробужденными, быть осторожными, чуткими. Наша сила — это следствие тех вызовов, с которыми мы сталкиваемся. Высокая скорость реакции наших предков проистекала не только от того, что они гонялись за едой, но и бегали от беды. Наиболее незабываемые опыты — это намеки на смерть и напоминания о том, чтобы жить. Мы никогда не были более живыми, более присутствующими и осознающими, чем когда нас преследовали пещерные медведи и гигантские кошки.
Много раз я сходил на несколько футов с горной тропы, чтобы пропустить шумную стаю пешеходов- путешественников. Я улыбался, когда они мешкали, глядя под ноги, громко разговаривая о следующем пике, который они «возьмут» или о последней женщине, которой обладали, — не видя меня, стоящего на самом виду. В стране гризли они закончили бы обеденным мясом. Достаточно одного взгляда на следы когтей гризли высоко на дереве, чтобы обратить чуть больше внимания на свое окружение. Глаза, привыкшие различать следы медведя, скорее заметят маленькие бутоны цветков, пробивающиеся в клевере, и то, как чувственно проходится ветер по высокой траве. Уши, внимательные к звукам, которые могут издавать большие медведи, скорее услышат крошечные капельки моросящего дождя и распознают тонкости в песне реки.
ДД: А как в эту картину входит смерть?
ДХВ: Страх — это причина для большей осознанности и потенциально топливо для движения или изменения. Каким-то образом, смерть — это союзник, который постоянно напоминает о реальном мире вокруг нас и о том, что имеет наибольшее значение. Если вы думаете, что вам осталось жить несколько недель или месяцев, то вряд ли вы захотите потратить хоть какую-то часть этого времени под флуоресцентными огнями, беспокоясь и ссорясь по мелочам. Вы постараетесь провести время в своих любимых местах или в тех местах, что вы наиболее чувствуете своими. Вы будете наслаждаться моментами, которые вы проводите со своими любимыми, будете смаковать каждый запах и звук.
Но если вы думаете, что у вас осталось еще несколько лет, вы скорее будете откладывать поездку на любимый вами океан или в пустыню, страдать от огней в узких боксах офисов, чтобы заработать еще несколько сотен банковских билетов, и упускать драгоценные объятья, смех и взгляды своих детей и любовников. Чем больше времени, как вы думаете, у вас есть, тем больше вероятность, что вы будете откладывать свою духовную работу, свою задачу, свою цель... само проживание жизни.
Нам уже трудно быть присутствующими, быть в теле — мы уже относимся к Земле как к безжизненному и бесконечному источнику — зная, что у нас, к счастью, есть 70 лет относительно хорошего здоровья. Просто представьте, насколько беспечно мы будем обращаться со своей жизнью и с жизнями других видов, если бы мы смогли рассчитывать, что биомедицина гарантирует нам еще от 50 до 100 лет. Чувственность, сострадание и благодарность коренятся в осознании смертности.
В этом ключе большие медведи — это наши Будды. А вирусы — это агенты воссоединения и смирения.
ДД: Мы не являемся вершиной пищевой цепи.
ДХВ: Грязь является вершиной... потому что она поедает всех! Если мы действительно хотим чувствовать себя частью бесконечных циклов жизни, нам нужно привыкнуть думать о себе как о еде. В этом обществе люди обычно проживают свои жизни, как будто бы они были как-то отделены от Природы, а потом они используют бальзамирующие составы и обитые металлом гробы, чтобы не дать Природе вмешаться и после смерти. Но даже будучи похороненными, мы кормим все прилегающее целое, которое однажды кормило нас. Попытки предупредить разложение, как и научный поиск бессмертия, говорят о нашем нежелании сдаться самому процессу, из которого мы возникли, вышли... и в который возвращаемся.
ДД: Встреча лицом к лицу со смертью, как и встреча с жизнью, требует немало мужества.
ДХВ: Мужество — это жажда ощущения и чувства, не важно, чего это стоит. И совершать что-то правильное — действовать согласно этим чувствам — перед лицом любого препятствия. Если мы мужественны, то оттого, что мы любим что-то достаточно, чтобы рисковать, ради его спасения, помогать этому, питать это. Предельное мужество приходит из нашего убежденного знания, что мы являемся неотделимой частью Земли. Мы должны научиться проживать свою жизнь так же, как в смерти, утверждая сакральную связь между нами и Землей.
