Летописцы отцовской любви

А потом вдруг начинает высказываться.

Вслух.

Одна в пустой кухне.

— Конечно, он разведен, и у него тринадцатилетняя, можно сказать взрослая, дочь. Мы все это знаем. Знаем с самого начала…

Е-мое, кому это она говорит? Кастрюлям? Или мышке?

— Насколько мне известно, он ни от кого ничего не утаивал. Но, в конце концов, это не главное. Что до меня, так, думаю, факт его развода мы слишком драматизируем — ты иного мнения?

Кого она спрашивает? Таз? Фритюрницу?

— К чему это? В конце концов — такова жизнь. Надо наконец смириться с тем, что даже к нашей Ренате не прискачет некий сказочный принц на белом коне, а заявится обыкновенный и даже в чем-то ущербный человек И даже разведенный. Ну и что?! Это случается и в самых лучших семьях. Люди, короче говоря, встречаются и расходятся. Просто абсурдно, что именно тебе я должна это объяснять.

Фритюрница не отвечает.

— Но в конце концов, может, оно и лучше. И знаешь почему?

Фритюрница опять ни гугу. Молчит как рыба.

— Знаешь почему? — разнообразия ради мать спрашивает уже кухонный стол, который, в натуре, так же скуп на слова, как и дотоле фритюрница.

— Я скажу тебе почему. А потому, что наконец-то мы его не идеализируем! Не идеализируем, понимаешь?

Она наклоняется к столу, приподнимает скатерть и в упор смотрит сперва на меня, потом на фатера. Фатер отводит взгляд. На его физиономии типично мученическое выражение.

— Потому, что мы, по крайней мере, не предаемся никаким ложным ожиданиям, — спокойно объясняет ему мать.

Но я-то знаю, что больше всего гложет папахена: не то, что этот кадр разведенный. Ни хрена подобного! Гложет его главным образом то, что сестрица, очевидно, относится к делу серьезно, тогда как все — от и до — возникло случайно. А случайность есть нечто, с чем наш фатер — во всяком случае, касательно сестриных ухажеров — изначально отказывается смириться.

— Почему, господи, почему именно он? Потому что случайно купил точно такое же число пончиков? — гудит он. — А в следующий раз она может познакомиться с тем, кто случайно врежется в нее в метро…

— Такие вещи бывают, — подкалываю его я. — Насколько мне известно, ты познакомился с матерью только потому, что у вас в одно и то же время случайно защипало от хлорки глаза…

Фатер, однако, на меня ноль внимания.

— Разве это не то же самое, что тогда с ее фотографом… Почему он? Потому что он сделал ей первые пригодные для проездного фотки?

— Я так весьма сомневаюсь, что те фотки могли пригодиться для проездного, — разражаюсь я хохотом.

И еще кое-что уедает его…

Приходим мы как-то в «сам-бери» и в дверях едва не натыкаемся на уже немолодую, минимально сорокалетнюю клячу, которая прет, должно быть, с сотню пластиковых сумок Фатер, как и подобает истинному армейскому джентльмену, дверь, в натуре, придерживает, и тетка с благодарностью одаривает его этакой кривой, усталой улыбочкой, после чего фатер пялится ей вслед на порядок дольше, чем эта обветшалая Бельгия заслуживает.

— Ты уже так оплохел с этим делом? — говорю я ему. — Синди тебе уже дала коленом под зад?

Он не ответил мне, но и без того до меня дошло, что промелькнуло в его башке: что через пару- тройку лет мы вот так же можем встретить Ренату. От нее так же будет нести ромом и «Рексоной», и она так же будет переть пластиковые сумки с мороженым шпинатом и кнедликами для своего благоверного.

9

Однажды, когда нашей Ренате было лет пять, мы наладились с ней на прогулку. Вдруг она вздумала взять с собой детскую коляску с куклой, но я ни в какую: коляска стала сплошной скрипучей рухлядью, у которой того и гляди отвалится какое-нибудь колесо (конечно, можно было и приварить их должным образом, но я, к сожалению, не находил для этого времени), а у куклы тоже лучшие годы были давно позади — она почти совсем облысела. Естественно, Рената подняла дикий рев, слезы с горошину, но все ж таки я настоял на своем, ибо, сказать по правде, стеснялся показаться на людях с таким скрипучим хламом, и мы пошли без коляски. Однако спустя годы я эту с виду ерундовую историю не раз вспоминал и ужасно жалел, что тогда не разрешил ей взять коляску. Нынче однозначно я пошел бы даже с этой плешивой куклой, потому как теперь мне плевать, что скажут люди. Теперь-то я понимаю, что такие вещи делаешь не ради людей, а ради детей, и остальное не имеет значения. Дети есть и должны быть в жизни самым главным — в это я всегда, по крайней мере, верил, хотя позднее, правда, в этом засомневался, особенно в тот период, когда Рената целых два года у нас не показывалась (ни разу даже не позвонила!). И стал я тогда думать: не роковая ли это ошибка, когда человек всем сердцем связывает себя со своими детьми, а дети потом, лет в шестнадцать или двадцать, берут и оставляют его навсегда? И стоит он себе в одиночестве с пустыми руками и открытым ртом и ведать не ведает, что ему теперь делать. Я, естественно, понимаю, что птенцам положено, как говорится, вылететь из гнезда и встать на собственные ноги, оно в порядке вещей, но все ж таки частенько в толк не возьму, куда потом деваться всей этой родительской любви? Тот факт, что за два года Рената ни разу не навестила меня, был, по существу, хорошей подготовкой к тому, что рано или поздно должно наступить (хотя за такую подготовку ей «большое спасибо»), Как говорится, дети — смысл нашей жизни, однако тут-то и кроется величайшая опасность: если вы так считаете, то, когда дети покинут вас, ваша жизнь логически теряет всякий смысл. Если, к примеру, отец моей Синди, которого она навещает раз в год на Рождество, относился бы к этому именно так, то он должен был бы пустить себе пулю в лоб. Но, видимо, к этому так относиться и вправду нельзя. Детки, как говорится, тебе и в радость и в бедки, и потому надо наперед знать, что за каждую радость рано или поздно придется платить. В том-то и дело.

10

С самого начала нашего знакомства М. отстранял меня от большинства проблем, связанных с его отношением к дочери. Естественно, я сперва думала, что те немногие беспокойные фразы, оброненные им в ресторане «Ambiente», лишь предваряют некое неизбежное вступление к проблеме, которую позднее в спокойной обстановке М. изложит мне подробнее. Но я ошибалась. Любой разговор на подобную тему М. обрывал, как только я пыталась завести его; и объяснял это тем, что не хочет постоянно и нудно докучать мне своей бесконечной мелодрамой…

— Постоянно? — удивилась я. — Мы еще ни разу не говорили об этом.

М. заявил, что это неправда, что тогда в «Ambiente» он сказал мне, в сущности, все.

Его четные уик-энды (заметьте: те, что он проводил со мной, были нечетными) создавали чуть таинственный, неведомый мир, вход в который для меня был закрыт. Со второй половины пятницы вплоть до воскресного вечера М. исчезал с моего горизонта. Пока еще он не хотел звонить мне в присутствии дочери, а если же, в порядке