– Сегодня?
– Ну... Не сегодня. Мне нужно дома объясниться. Нельзя же так сразу.
– Когда?
– Наверное, завтра. А ты сегодня переночуй на нашей квартире.
– Я не буду ночевать без тебя.
– Генка, не ставь меня в дурацкое положение. Ты рисуешь картину в примитивистской манере: тебя обидели дома, я должна тебя пожалеть. Я это и делаю, с предложением конкретного для тебя варианта выхода. Тогда ты мне начинаешь ставить условия. Не могу я сегодня уйти – это свинство. И тебя обижать не хочу, не могу.
– Да-да, я все понимаю, Оля. Ты не можешь. Прости меня. Я вернусь домой. Там мать, наверное, с ума сходит, куда ее сынок подевался. Она ведь в гости пришла.
– Ген, не возвращайся, прошу тебя. А матери позвони. Потом так сложно будет уйти. Извини за грубость: «срывай день» – это еще древние римляне советовали. А завтра мы будем вместе, я тебе обещаю. И станем жить долго и счастливо. И все будет well, даже если будет по-другому. Угу?
Он уже улыбался.
– Нет, я волнуюсь за мать, мне ее нужно домой проводить. И все рассказать по пути про нас с тобой, наконец. Она умная. Она поймет. Для меня очень важно, чтобы она поняла.
– Как знаешь... Так что? Мне расколоться дома? Собственно, все давно уж всё знают, только вид делают.
– Давай подождем. До вторника. Я ведь тоже со своими женщинами должен договориться.
Мы по вторникам встречаемся на нашей съемной квартире. Она у нас окраинная, очень маленькая, уютная, и там нам всегда тепло, даже когда за окном холодно и ветрено, идут затяжные осенние дожди, а работники коммунального хозяйства безмятежно спят в хомуте невыполненных обещаний, невзирая на требования несчастных горожан о включении отопления.
Вторник – наш день, и мы проводим его там с утра до позднего вечера. У меня на работе все, кому нужно, знают про мой свиданный свадебный вторник и тревожат меня только в самых экстренных случаях. Генке еще проще – он большой строительный начальник, у него тьма объектов по всему городу, так что он может находиться хоть на всех них, вместе взятых.
Мы редко остаемся ночевать, чтобы не огорчать своих домашних. Остаемся только тогда, когда невозможно расстаться. Бывают такие дни, когда мы не можем разойтись. Такие чудесные дни и чудесные ночи, которые проходят так быстро.
– Пожалуйста, время, иди помедленнее, а лучше остановись совсем, – проникновенно прошу я, просыпаясь ночью, вылезая на свет божий из-под его руки, чтобы взглянуть на светящиеся стрелки будильника.
И он тут же просыпается:
– Что? Оля, ты здесь?
Мы пьем по чуть-чуть коньяк, тихонько разговариваем, молчим, любим друг друга, снова падаем в забытье, прижавшись друг к другу, минут на пятнадцать – больше нельзя: у нас так мало времени на то, чтобы быть вдвоем.
Наши вторники бывают очень разными. Мягко-лирическими – когда мы сидим друг против друга и сообщаем друг другу совсем незначащие вещи, будничные – рабочие и домашние.
Но мы среди них живем, значит, они принадлежат друг другу. Только вместе мы поняли, какое счастье молчать с любимым человеком, когда рука – в руке. Идут телепатические разговоры примерно такого плана:
– Люблю!
– Знаю, сама в таком же положении.
– Интересное положение, правда?
– Интересное положение бывает только у женщин, когда они беременны.
– Глупости!
– Я не могу без тебя!
– Я не хочу умирать без тебя!
И тому подобная влюбленная белиберда.
Иногда он приходит раньше и, когда я открываю дверь, бросается мне навстречу, глаза его абсолютно безумны, он буквально втаскивает меня в квартиру, в коридоре начиная срывать все, что на мне есть. Я стаскиваю все, что на нем, хохоча при этом до упаду. Мы валимся на ковер и любим друг друга, как взбесившиеся животные – грубо и больно.
– Идиот, – говорю я, с усилием выходя из состояния звериной страсти, – до крови прокусил мне плечо (грудь, бедро). Вдруг шрам останется?
– Это метка, – смеется он. – Я люблю тебя, аж скулы сводит.
Иногда в нашей квартире нет воды. Прелесть таких дней не понять ни одному зажравшемуся иностранцу. Точнее, вариант отключения воды в жилых домах нашей совдепии по графику на месяц, как правило, в самую тяжкую жару, когда днем под ногами слегка проваливается асфальт и сам ощущаешь себя плавленым сырком, попавшим на сковородку.
В эти ненавистные для всех жильцов нашего дома дни мы плотно занавешиваем шторы, включаем кондиционер, ставим на плиту ведра с водой. Потом Генка переносит их в ванную, и мы купаемся, поливая друг друга из ковшика.
В этой нашей доморощенной бане с такими длительными приготовлениями есть что-то совсем из другой жизни, в которой мы никогда не были. В заботе друг о друге, деловитом хождении нагишом из кухни в ванную, снимании забытых украшений, их укладке на полочке, когда это делают мужские руки, столько смутного ощущения давнего родства, что дух перехватывает.
А потом он моет голову, потому что «я не могу с тобой с грязной головой». «Будто все остальное время можно», – смеюсь я. На самом деле она совсем чистая, это ритуал такой, когда воды нет. Поливая ему из ковшика, я мелко-мелко целую ему спину, на которой знаю каждую родинку. При этом он несколько раз коротко оглядывается на меня какими-то удивленно-грустными глазами. Из них на меня потоком идет любовь. Я вся – в любви, вся – в нежности, ими укутанная, зачем-то сверху надеваю свой махровый халат и подаю ему – его.
Наше «банное время» я всегда предваряю фразой Наполеона, обращающегося к своей Жозефине перед очередным свиданием: «Умоляю тебя, не мойся». Бонапарт из меня никакой, объединяет нас лишь то, что я, как и он, неистово люблю запах самого близкого мне на этой земле человека.
Иногда мы любим друг друга так долго и так нежно, что потом невозможно подняться – нет сил.
Иногда мы ссоримся. По пустякам. Но это бывает так редко.
Иногда к нам в гости приходит его друг Мишка Гаминский. Мы сидим на кухне, и я слушаю Генкины славословия в свою честь. Миша всегда приходит с полной сумкой продуктов, потому что у нас вечно нечего есть. Мишка говорит так, что не поймешь, когда он шутит, а когда – нет.
– Что ты в Романове нашла? – спрашивает он, когда Генка уходит в магазин пополнять наши запасы спиртного. – Тебе нужен я. Он не способен тебя оценить.
Я смеюсь, качаю головой:
– Я его люблю.
– Но толку не будет.
– Какой может быть толк от любви?
– Дети.
– Они у нас уже есть.
– Это не ваши дети. От такой любви должен быть общий ребенок, а вы не хотите.
– Миша, ты с ума сошел, сколько нам лет! Этот ребенок по возрасту будет нашим внуком. Мы не успеем его воспитать.
– Я его воспитаю. Вы только родите. От такой любви должны быть дети. Я его в Израиль увезу.
– Что за чушь! У тебя же там первая жена с сыном.
– Господи, Оля, при чем здесь это?
– Положим, ни при чем. Просто ты говоришь глупости. Если б даже и родили, с какой стати нам отдавать
