Глава четвертая
Нейман несколько раз набирал номер Доры, но так и не решился нажать кнопку вызова. Обрадуются ли ему после стольких лет разлуки? А вдруг Дора подумает, что он объявился из-за того, что узнал о высоком положении, которое теперь занимает Глеб, и хочет с этого каким-то образом поживиться.
Они подружились в тяжелый для Неймана период: он только оформил развод с женой, она бомбардировала его письмами и звонками, требуя разрешить усыновление Саши. Тогда к нему и подселили молодую семейную пару со странно взрослыми детьми. Мать только окончила институт, а старший мальчик уже готовился идти в школу. Дора была сочная молодая еврейка с пышными формами. Нейману не особенно нравился такой тип, но он признавал, что жена его боевого товарища выглядит привлекательно. Копна черных как смоль вьющихся волос, огромные средиземноморские глаза и пухлые губки с той особой снисходительной складкой, какая бывает только у воспитанных семитских девушек. Глеб как-то терялся на ее фоне – невысокий, сухопарый блондин. Природа, словно спохватившись, что создала ему слишком незначительную физиономию, постаралась украсить его ранними глубокими морщинами. Действительно, резкие гусиные лапки в уголках глаз, точно нанесенные скальпелем времени, очень оживляли лицо Глеба и заставляли подолгу задерживать на нем взгляд, особенно когда Глеб улыбался.
От своих предков Дора унаследовала поистине библейскую энергию и физическую силу. Она была одной из немногих работающих жен в поселке и успевала абсолютно все. И работать на полторы ставки, и вылизывать квартиру так, что Нейману неловко было там находиться, и радовать семью, а заодно и соседа великолепными пирогами, поданными в специальной корзинке, выстланной хрустящей от крахмала салфеткой.
О, это была настоящая женщина, умевшая сочетать в себе несочетаемое: кокетство и верность, деспотизм и мягкость, силу и нежность.
Как-то Нейман встретил Дору, когда та шла с рынка, поигрывая тяжеленным мешком с картошкой, словно дамской сумочкой. Но стоило окликнуть ее и предложить помощь, она тут же изобразила умирающего лебедя. О, какая это была кокетка! Строить глазки было для нее так же естественно, как дышать, и Глеб страшно ревновал свою супругу.
Словом, это была очень дружная, трудолюбивая семья. Они не жалели Неймана, но сочувствовали ему, и очень быстро вовлекли в свою орбиту. Дора сразу заявила, что двум хозяйкам на одной кухне не ужиться, и Нейман стал просто отдавать ей паек и деньги на свое содержание. Если Глеб уходил в автономку, а Нейман оставался на берегу, то полностью принимал на себя заботы о семействе. Он считал себя больше братом, чем соседом, и тепло домашнего очага Комиссаровых не давало ему застыть в своем горе.
Он старался быть деликатным.
За тонкими переборками казенной квартиры ничего не утаишь. Зная это, Нейман старался вечерами пореже бывать дома, ходил в кино на последний сеанс или по крайней мере громко включал телевизор, хоть не любил смотреть его бесцельно. У них без всяких слов, автоматически, установилось джентльменское соглашение – если в комнате супругов работал телик, Нейман врубал свой, а если нет, мирно ложился спать. Сам он никогда не приводил женщин, хоть и знал, что Комиссаровы не выкажут ему даже тени недовольства. Просто у него не было таких отношений, которые достойно бы смотрелись в этом чистом дружном доме.
Так они прожили несколько лет, потом оба дослужились до командиров лодок и получили по отдельной служебной квартире. И, как часто бывает, стали видеться все реже и реже.
Глеб демобилизовался в тридцать восемь, Нейман считал его решение оставить флот ошибкой, но родители Доры состарились, стали нуждаться в постоянной заботе дочери, а Комиссаров не мог отпустить жену от себя.
Друзья уехали и как-то потерялись. Тогда Интернет не был еще доступен каждому, звонить по телефону было дорого, а писать письма – некогда, да и шли они слишком долго.
А потом… Как гласит поговорка, большая ошибка думать, что ты можешь обойтись без людей, но гораздо большая – считать, что люди не могут обойтись без тебя. Он, наверное, был не очень интересен Комиссаровым. Они дружили с ним, но привечали бы и любого другого соседа, для того чтобы дома у них было уютно и радостно.
На самом деле супругам вполне хватало общества друг друга, недаром Дора держалась особняком среди офицерских жен, а Глеб крайне редко оставался на «чисто мужские» посиделки.
Нейман был рад узнать, что эта прекрасная пара по-прежнему живет счастливо. Но стоит ли напоминать им о себе?
Их снова вызвали в пригород, но случай оказался спокойным: обычная простуда. На станции тоже ничего срочного не ждало, и Нейман тихонечко себе ехал, наслаждаясь пейзажем. Раннее утро, смена идет к концу, и мечта о собственном уютном диване близка к свершению.
За ночь сильно похолодало, воздух будто смерзся, и теперь все виделось Нейману словно в хрустале. Вдалеке причудливое голубовато-белое кружево леса, из-за которого солнце уже показало золотой краешек. А вокруг нетронутое снежное поле, и домики, домики, все одинаково нарядные в зимнем уборе, с симпатичными, уютными подушками снега на крышах. Из некоторых труб поднимался, совершенно вертикально в безветренной погоде, дым, тоже белый. И он замерзал до неподвижности, как дыхание…
И песня по радио удивительно подходящая: «Серебро господа моего». Нейман не особенно любил Гребенщикова, но признал, что о зимнем пейзаже средней полосы тот выразился точно. «Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?»
Несмотря на душевный подъем, который вызвала в нем красота морозного утра, Владимир Валентинович заметил, что среди обычных дачных домиков совсем не видно коттеджей и дворцов. Он спросил у Кристины, почему так.
– Это вам лучше у своего друга Комиссарова поинтересоваться, – весело ответила она. – Это он отдает земли близ города под садоводства, причем бесплатно. А особо неимущим гражданам, типа медиков и педагогов, даже выделяет средства на освоение участков. Ну, дороги там, электричество, раскорчевка.
– Знаете, ничего другого я и не ждал от Глеба.
