тканях, осанистые медлительные советники, могучерукие боевые командиры в блещущих доспехах. Они плавали в золотистом сиянии, исходящем от их властелина.
Сидящий на троне вершил государственные дела. Никаких чувств не было на его сильном, словно вырезанном из мрамора, лице. Выражение отрешенности не покидало его глаз, когда он слушал отчеты смотрителей или отдавал распоряжения командирам. Он напоминал пресыщенного игрой музыканта, перебирающего струны скорее по привычке, чем в надежде создать новую мелодию. А лица придворных казались мне лишь плоским отражением сияния их властелина на поверхности медного зеркала. Когда Карна вещал им свою волю, то каждый, будь то юная служанка или ветеран сражений, взирал на него со священным трепетом, будто в яви видя непреодолимую черту, отделявшую их царя от простых смертных.
Мы стояли не шевелясь в стороне от трона и ждали, когда властелин удостоит нас своим вниманием. Я радовался передышке, пытаясь гармонизировать собственные мысли, влиться в поток происходящего и получить возможность влиять на него. Надо было заставить Карну, если это вообще возможно, увидеть в нас не покорных исполнителей воли Пандавов, а людей с собственными устремлениями, разумом и чувствами.
Внезапно я ощутил леденящий удар воли и, подняв глаза, встретился с устремленным на нас взором Карны. Сердце выстудил страх — патриархи могут сломать духовные силы своих противников, стереть память и даже убить. Но там, где стояла Лата, вспыхнул и начал набирать внутреннюю мощь новый огонь, пытающийся противостоять ледяному потоку. В простой одежде, без украшений на теле, но с осанкой царицы она сияла среди всех собравшихся в зале, как огонь жертвенника среди каменных идолов. Апсара пыталась спасти нас. Я вспомнил, каких сил потребовало от меня противостояние Дурьодхане в Хастинапуре. Что, если Лата подвергается сейчас подобной опасности?
Лата, не отрывая глаз, словно в оцепенении, смотрела в лицо царя Анги. Но царский сан для меня в это мгновение значил не более коровьей лепешки. Мое тело и разум сосредотачивались для отчаянного броска к трону. Нет, я, конечно, не думал, что смогу справиться с этим могучим воином, чьи руки, мирно лежавшие на подлокотниках из резных бивней, были похожи на хобот слона. Но не броситься я не мог. Все тело прониклось огнем отчаяния и ненависти, обращаясь в подобие неотвратимого дротика, воспетого чаранами. Невнятные речи придворных уступили место ударам пульса в ушах, отсчитывавшего последние мгновения моей жизни. Все образы и формы слились в одной точке — на могучем горле Карны, не закрытом доспехами. Я расширил ноздри, набирая в легкие весь воздух, который мог вместить, и… вдруг понял, что тигриные, пылающие глаза Карны, оставив Лату, впились в меня. Волоски на моем затылке встали дыбом. Но узкая ладонь легла на плечо, послав прохладную волну покоя. И опал костер брахмы, затихли удары пульса. Из пылающего дротика я превратился в человека с обмягшими ногами и взмокшими от напряжения ладонями. Глаза Карны больше не обжигали, а светились чутким интересом. Немного склонив голову и откинувшись на спинку трона, властелин безмолвно разглядывал нас, а мы стояли в центре круга, образованного подавшимися назад придворными.
Я постепенно восстанавливал силы после несовершенного, но уже пережитого смертельного броска. Карна улыбнулся, словно луч солнца упал на снежную вершину, и жестом указал на подушки у подножия трона.
— Наши гости устали, — сказал он сильным звучным голосом, — усадите их на подобающие места, поднесите почетное питье.
Когда мы сели и утолили жажду, Карна заговорил, обращаясь к Лате:
— Что ты, о безупречная, делаешь в этих диких землях? Какая карма лишила апсару покровительства царей и связала со слабым юношей? Но и в этих лох мотьях ты сияешь, как молния среди туч. Страдания не омрачили красоты твоей. Я ясно вижу, что твое ме сто во дворце, а не в лесных дебрях. Твоего спутника я могу отпустить на волю его кармы, которая влечет его по пути неразумных Пандавов прямо к смерти. Ты же оставайся под моим покровительством.
Мне стыдно вспомнить, но на какое-то мгновение я подумал, что он прав. Он был прекрасен и могуч, этот властелин на резном троне, и чудесный дворец куда больше подходил Лате, чем пыльная дорога к шатрам воинов Панчалы. Но Лата осталась совершенно бесстрастной. Ее лицо сияло покоем, как бутон лотоса на круглом стебле гордой шеи, грудь не вздымалась в смятении. Лата улыбалась. Потом зазвучал ее тихий, но ясный голос:
— О могучерукий Карна, одетый в сияющий пан цирь брахмы, позволь, я отвечу тебе притчей.
Брови царя медленно поползли вверх, а я с гордостью подумал, как легко дается Лате беседа высоким слогом чаранов и властелинов мира. Было трудно поверить, что совсем недавно она так же просто перевоплотилась в простую крестьянскую женщину, доступную для разговоров с Аджей и его женой.
— Однажды боги утренней и вечерней зари — Ашвины — увидели на краю озера прекрасную телом царевну Суканью — супругу старца-под вижника по имени Чьявана. Пораженные ее кра сотой, они сказали ей: 'Брось супруга, не способ ного быть ни опорой, ни защитником, и выйди за муж за одного из нас'. Суканья ответила, что пре дана супругу и дхарме, поэтому не может бросить того, кто от нее зависит. Тогда Ашвины сказали, что в их силах вернуть ее мужу силу и красоту. Суканья пошла к Чьяване и передала ему предло жение Ашвинов. Он ответил: 'Пусть будет так'. Ашвины приказали ему войти вместе с ними в озе ро. Оттуда все трое вышли сияющие, юные, рав ные красотой. Вид их радовал душу. Они сказали: 'Выбирай, о достойная, одного из нас'. Глядя на всех троих равнопрекрасных, царевна, испросив совета у сердца и разума, отвергла богов и вновь избрала собственного супруга. Так гласят Сокро венные сказания. И разве не так должны посту пать дваждырожденные, преданные долгу?
Карна нахмурился на мгновение, потом чело его прояснилось. Он подпер подбородок ладонью правой руки и уже без всякой недоброжелательности снова стал рассматривать нас обоих.
— Странная вы пара, — с усмешкой произнес он, — ты общалась с Хранителями Мира и ушла из горного ашрама в неизвестность лесов. Теперь, попав в прекрасный дворец, ни во что не ставишь гостеприимство хозяина. По твоему мнению, раз я не в силах сделать твоего спутника равным себе, то не имею права и предлагать тебе выбор. Я по нял твою притчу. Где уж мне тягаться с небожите лями, поэтому не буду больше проверять силу ва шей преданности. Вы подарили мне радость. Дхар ма нашего братства, несмотря ни на какие проро чества, еще живет в сердцах молодых брахманов.
Теперь я смотрел на Карну взором, не замутненным ни страхом, ни ненавистью. Передо мной сидел враг Пандавов, но чувство духовного родства непроизвольно грело мое сердце. Он был утончен и красив мужественной красотой воина. Властные ноты его голоса плохо вязались со скорбными морщинами в углах гордых губ. За льдистым отчуждением глаз я видел черный огонь потаенной боли. Нет, ни покоя ни безмятежности не было в сердце обладателя этого холодного мраморного дворца. И оцепенелый сумрак покоев, тихих и чопорных, как гробница, не мог погасить пламя страсти, что пылало в сердце этого дваждырожденного.
Видя Карну так близко, я поразился его схожести с Арджуной — та же точность и гибкость движений, уверенность взгляда, гордый очерк головы и ореол силы, окутывающий его фигуру, подобно непроницаемому доспеху. Но все же в Ард-жуне было больше яркого солнечного света, кипящей стремительной устремленности. Карна, судя по морщинам на челе и ноткам усталости, сквозившей в его неторопливой речи, был старше своего соперника.
Карна посмотрел на меня и грустно улыбнулся:
— У тебя зрячее сердце, молодой брахман. Это делает нас равными. Отбрось страх и скажи, что вы там, в Панчале, говорите обо мне?
Я прочитал ему слова из пришедшей на ум песни чаранов:
—Стук тетивы о его левую руку, как треск костра, а летящие стрелы сжигают врагов, как сухой тростник. Дурьодхана, подобно ветру, раздувает боевое пламя в душе Карны.
Ну что ж, правильно поют ваши чараны. А как они воспевают подвиги Арджуны? — спросил Карна.
Они говорят, что Арджуна, как великая туча, зальет своими стрелами огонь Карны. Кони в его колеснице, как стая белых журавлей, а лук Ганди-ва подобен радуге. В землях панчалов, матсьев и ядавов Арджуну ждут, как животворный дождь в период засухи. Так поют чараны. А я думаю, что война между вами принесет страшный вред всему нашему братству дваждырожденных. Юдхиш-тхира не хочет войны, Арджуна покорен воле старшего брата. Почему же вы должны стремиться убить друг друга?
