облик дважды-рожденного. Думаю, что Лата проникла и в эти мысли, но тем безупречнее вела себя. Как и подобает добродетельной жене, она ублажала меня ласковыми речами и вкусными кушаньями, не переча ни в словах, ни в мыслях.
Чувствуя мои сомнения, она весело повторяла наставления Сокровенных сказаний: 'Навеки смирив свои чувства, жена всецело посвящает себя служению мужу, ублажая ласками и речами, ловя каждое его желание'. Слушая ее, я млел от удовольствия, хотя мы оба и понимали, что ни о каком 'навеки' речи быть не может. Мы были захвачены потоком и ровным счетом ничего не могли изменить в своей жизни. Впрочем, этими мыслями мы не делились, наслаждаясь дарованным нам покоем.
Каждое утро я просыпался на ложе, застланном мягкой тканью, чувствуя рядом с собой гибкое, податливое тело супруги. Сад, окружающий наш дом, был полон птичьими трелями, шелестом листьев и изумрудными тенями. Лата просыпалась вместе со мной, словно от толчка. Ее открывающиеся глаза были неизменно полны радостным ожиданием счастья. Легко вскакивая с ложа, она протягивала обнаженные руки к солнцу, поднимаясь на носках, золотясь как струна, звучащая в унисон великой музыке Вселенной. Утренний ветер ерошил ее волосы, а потоки солнца окутывали все тело дивным сияющим ореолом. Восторг проснувшегося бытия наполнял нас кипучей искрящейся силой. И Лата изливала свое восхищение красотой окружающего мира в древнем гимне, посвященном богине зари. Серебряным звоном звучал ее голос в глиняных стенах нашего дома:
Алые кони в золотой колеснице!
О, Ушас, когда сегодня сиянием
Ты растворишь врата дня,
Прогони своим светом враждебность.
О, щедрая дочь неба,
Наградой достойная гимна,
Ты идешь, пробуждая землю,
По беспыльным небесным дорогам,
По великим дорогам дхармы.
После утреннего омовения и еды мы спускались в сад, казавшийся прудом, наполненным до краев щедрой сияющей зеленью. Невод солнца не мох ди-стать его сумрачного дна, цеплялся золотой сетью за длинные ветки манговых деревьев и ломкие листья пальм. А внизу, в глубине, недоступной солнечным лучам, в густых прозрачных тенях скользил ветер, невидимыми плавниками колебля алые, белые, фиолетовые цветы, ажурные листья кустов и тонкую трепещущую траву. Этот мир света и теней был полон мягким гулом бесчисленных насекомых, щебетом птиц, звоном ручьев. Иногда, повизгивая и треща от восторга, в зеленый омут сада ныряли длиннохвостые обезьяны. На верхних ветках степенно расхаживали большие попугаи с перьями самых невообразимых расцветок. Как ныряльщики за жемчугом, мы с головой погружались в зеленое колдовство сада, теряя представление о времени, и возвращались домой лишь тогда, когда закат, терпеливо разглаживая тени веток и листьев, вышивал прихотливый узор на глиняной стене веранды. Иногда эти тени казались мне символами и знаками, полными смысла. Но я тщетно пытался разобрать их колеблющуюся и ползущую вверх по стене загадочную вязь.
Лата следила с веранды за уходящим солнцем. А я любовался ею, впитывая глазами каждый изгиб ее тела, каждую черточку, каждую морщинку ее лица. Какие картины представали перед твоим мысленным взором, Лата? Видела ли ты наше будущее? Я так и не спросил тебя об этом ни разу. Но я часами рассматривал тебя: матовые тени под нежными скулами, светлый блик на округлой груди, гибкий стебель шеи. Как скряга, скрывающий в своих сундуках сияние драгоценных камней, я пытался спрятать в ларец своей памяти весь облик Латы. Я знал, что ветер времени когда-нибудь разлучит нас, сотрет остроту переживаний, размоет милый образ, придав ему обобщенность ликов небожителей на стенах храма. Но пока резец памяти шел без изъянов, и каждая черточка ее бесконечно дорогого лица сияла, как свежий надрез на мраморе.
Однажды у ворот раздался струнный перебор. Теплый густой воздух донес до нас слова песни чарана, воспевающего подвиги Арджуны в далекой горной стране, где могучее воинство богов под предводительством Шивы и Индры сторожат покой мира. Лата повернула ко мне сияющее лицо.
— Давай позовем чарана в дом. Пусть возро дит он в наших сердцах золотой свет воспомина ний о чудесном и недоступном мире…
Я встал и пошел выполнять ее просьбу. Певец был молод, но оказался искусен во владении струнами. Устроившись поудобнее на циновках веранды, он запел, закатив глаза к небу, словно действительно черпал вдохновение из Высоких полей.
— Стойкий в обетах Арджуна, повинуясь при казу Юдхиштхиры отправился искать потаенные тропы в сердце гор. У бурного потока могучеру– кий, стойкий в обетах герой совершил омовение и, вознеся молитвы, застыл в неподвижности с
сомкнутыми' у груди ладонями. Несколько дн&н он умерщвлял плоть и смирял мысли, врастая ногами в тело горы, а внутренний взор его проникал все глубже в сокровенную суть собственного существа, пока не оказался у края пропасти, где уже не было ни богов, ни брахмы, а колыхался непро-явленный первозданный мрак.
Однажды пред отрешившимся от своей плоти Арджуной вдруг возник Черный охотник, одетый в звериные шкуры. Герой принял его за дикого горца из племени киратов, обитающих в этих горах. Прервав созерцание, Арджуна схватился за оружие. Начался поединок. Кирата, смеясь, сбивал все стрелы в полете. Тогда оба противника сошлись в рукопашной, и непостижимая сила бросила Арджуну на землю. В изумлении он взглянул в лицо горцу, и гнев покинул его сердце. Тот, кого он принял за Кирату, стоял неподвижно, и ни капли пота не было на его челе, а в глазах сияли мудрость и сочувствие.
Арджуна ощутил великое блаженство и забыл о своих братьях, о прекрасной супруге, о потерянном царстве. Его душа рвалась к освобождению от ничтожных земных оков, и телесная оболочка уже не удерживала созревающее зерно духа. И тут в нем зазвучал голос, вопрошающий: 'Ты обрел высшую участь. Тебя ждут иные миры, неиссякаемый источник наслаждения и счастья. Что проку тебе в оружии богов? Что проку в земной майе?' Огромным усилием воли Пандава стряхнул с себя наваждение и ответил Кирате: 'О, владыка, не ищу я других миров, не жажду божественного состояния и уж подавно мирского счастья. Ведь, покинув своих братьев и не выполнив своей дхармы на земле, разве я буду достоин высшего предназначения?!' И ответил Кирата: 'Ты сделал свой выбор. Пусть будет так'.
Из бездонного неба над горными пиками к их ногам спустилась сияющая золотая колесница. Она была лишена коней, но оставляла за собой след бездымного пламени, как наши колесницы — шлейф пыли. Ее возничий по имени Матали по велению Кираты перенес Арджуну через вершины гор в дивный город Амара-вати. Там не слепит солнце, там краски не теряют своей яркости. Нет там ни жары, ни холода, ни старости, ни скорби. Убранная цветами земля усыпана драгоценными камнями, светящимися собственным внутренним светом. Там встретили его небожители.
Арджуна не знал, как на самом деле звучали их имена и каковы их истинные лики. Может, это были боги, может, праведники, взятые с земли на небо. Он всем им воздавал почести, а они приветствовали его ласковыми словами, не размыкая уст. Были среди них и прекрасные женщины. Они являлись среди небожителей почти без одежд, и никто не замечал их чарующей наготы. Одна из них, чье обнаженное тело было окутано серебристым туманом, сказала, что ее зовут Урваши…
Тут я невольно прервал певца и воскликнул, обращаясь к Лате:
Неужели это та апсара, о которой рассказывают легенды, посвященные прародителям рода Куру, прабабка Арджуны?
Жизнь небожителей не измеряется земным временем, — ответила Лата, — слушай лучше, что поет чаран.
— …Ее гибкий стан был оплетен подобием цветочной гирлянды. На голой груди блестело оже релье из золотых полос и самоцветов. Кисти ее рук и подошвы ног были окрашены в темно-крас ный цвет. Прекрасная прародительница поведала Арджуне, что и по сей день Хранители мира бро дят среди смертных, меняя свои обличья. Она от крыла ему, что во вселенной существует бесконечное множество миров и все они повинуются Дхарме, все озарены светом Атмана. 'Не терзайся из-за того, что сокрыто от твоего прозревшего сердца. Придерживайся дхармы, почитай предков, ревностно защищай подданных. Будь смиренен. А покоришь всю землю — радуйся и ликуй'.
