ведь мы дали клятву верности. Но как же я починюсь общей воле? Как удастся мне проявить доблесть и совершить подвиги, положенные кшатрию, если вы загоните меня в общий строй?
Мы хотим рассчитывать на свои силы, а не идти послушными быками в стаде, — одобрительно закричал еще один ветеран за его спиной.
Я всю жизнь в джунглях с оружием…
Я пантеру на копье брал, а уж северянина-то голыми руками задушу…
Они были по-своему доблестны и храбры. Представление о дхарме, впитанное с пальмовым вином в военных казармах, было порукой, что никто из них не покажет спину в бою, не бросит своего повелителя. Гордость была необходимым дос-пехом их кшатрийской сущности. Но именно она и обрекала их в будущей войне на бессмысленную гибель.
Необученной толпе нет места в боевом строю. И тогда наши южане устремятся в Хастинапур. Им-то ведь все равно, на чьей стороне сражаться. Вот и получается, что, привлекая наемников обещанием мзды, мы, в сущности, ведем подмогу нашим врагам. Как быстро в наше время созревают кармические плоды неправедных деяний!
Я понимал опасения Кумара. Каждый воин в акшаукини обязан был чувствовать свою принадлежность сплоченному войску, дабы в строю не отодвинуть щит, открыв соседа, не сбиться с шага во время атаки, не удариться в бегство, сминая тех, кто готов сражаться до конца. От тех, кого угрозами и побоями гонят в битву, невозможно ожидать осмысленных действий, стойкости и способности быстро воплощать замыслы командиров.
— Значит, давай их обучим сражаться по-наш
Я смирился. Кшатрии позвенели мечами друг с другом так, как предписывали им старые добрые традиции. И мы продолжили путь.
В этот вечер на привале, когда наши воины насытились трапезой и разлеглись вокруг лагерных костров, мы с Кумаром запретили всем покидать лагерь и, пройдя мимо часовых и мирно пасущихся лошадей, скрылись в лесу. Угрожающе шелестели плотные листья над головой. Какие-то ночные птицы всплескивали гортанными криками ровное, упругое гудение насекомых. Воздух был полон крепкого, забористого запаха глухих чащоб и звериных лежбищ. Я с грустью подумал, что уже давно не имел времени погрузиться с поверхности бытия в этот поток дыхания жизни.
Как и было договорено, мы нашли небольшую поляну, залитую неверным зыбким светом луны. Молча, словно выполняя ритуал, отошли в разные концы поляны и встали друг против друга, очистив сознание и согласуя ритм биения сердец. Наконец, я ощутил брахму Кумара с очевидностью упершегося в грудь копья. Тогда, подняв лук, я быстро послал дюжину стрел в фигуру, почти скрытую мраком. Кумар поудобнее ухватил копье двумя руками за середину и стал стремительно вращать его перед собой, отбивая мои стрелы. Со стороны казалось, что он сотворил перед собой лунный щит, трепещущий подобно крыльям пчелы. Оба мы сотни раз проделывали такие упражнения, поэтому рисковали не больше, чем партнеры по обрядовому танцу. Легко достичь слаженности движений, когда сердца бьются в унисон и брах-ма свободно переливается в послушное оружие, ставшее продолжением тела.
Я опустил лук. Погас серебряный щит на том конце поляны. Вокруг стояла тишина, и я испытал даже укол разочарования — неужели мы ошиблись в расчетах. Вдруг в чаще под чьей-то неосторожной ногой хрустнула ветка. И я едва подавил вздох облегчения. Все шло, как и было задумано.
Для южан — достаточно безрассудных, чтобы покинуть родные земли ради призрачной —добычи, наш запрет оказался неодолимым соблазном. Будь на их месте панчалийцы, они бы и сами не рискнули пойти во мрак леса. Матсьи, преданные дисциплине, ни за что бы не ослушались приказа. Но эти люди были иными. Та же сила, что вытолкнула их из уютных крепостей, теперь обернулась обычным, почти детским, любопытством.
Конечно, мы с Кумаром сделали вид, что ничего не заметили. В светлое время суток продолжали путь на север, а ночами предавались воинским потехам, которые собирали все больше тайных зрителей. По вечерам над кострами повисал завистливый шепот о божественном искусстве владения оружием и смертельных тайнах дваждырож-денных. Даже во время нелегких переходов глаза наших воинов время от времени оставались подернутыми поволокой тревожной мечты.
И наконец, они не выдержали. Один молодой воин, чье изрезанное шрамами лицо говорило скорее о безрассудной храбрости, нежели об умении владеть оружием, пал пред нами на колени и зашептал:
Я нарушил ваш приказ. Я каждую ночь хожу смотреть, как вы сражаетесь. Можете взять мою жизнь, но к чему она, если я не смогу научиться сражаться, как вы.
Зачем наука дваждырожденных тем, кто добывает хлеб копьем и мечом?
Юноша, стоящий перед нами на коленях, смятенно уставился на Кумара, не понимая, что тот говорит. Осознав, что кара откладывается, начал умолять нас о милосердии с еще большей горячностью. Подошло еще несколько человек. Кто-то сказал:
— Научите нас сражаться.
Все одобрительно загалдели. Я ощутил светлое воодушевление: блестели белки глаз, звенели доспехи. Вокруг были жаждущие открытий люди. Трудно поверить, что многие из них только что колебались между желанием пасть ниц или опять взбунтоваться.
Я решился. Может быть, меня подстегнула безотчетная уверенность, горевшая огнем одержимости в глазах Мурти, может, кармическое предопределение.
В тот вечер я начал посвящать их в медитации. Огромный костер догорел и осыпался багряными углями. Круг внутри круга — огромная спираль застывших, как изваяния, людей. Сколько сил ушло на то, чтобы научить их сидеть в позе лотоса, превратившись в пустые чаши. Я заставлю их наполниться сияющей силой, я заставлю прозреть всех этих упертых, глухих, равнодушных рубак! Не деньги или страх, а сила потока поведет их в грядущий бой.
— Закройте глаза, забудьте о внешнем мире. Вы прозрачны и пусты. Пещера внутри горы пол на света. Пусть пламя наполнит все пространство горы, называемой телом. Теперь забудьте гору. Вы — это чистое пламя. Нет мыслей, нет тела. Есть лишь гулкие удары сердца в бескрайнем поле на шего мира. Добейтесь этого ощущения, и в вас пробудится огненная сила брахмы… Обязательно пробудится.
Если у нас у всех хватит времени… Я иду наугад. Я бросаю слова, нисходящие на меня свыше. Повторяя слова Учителя ашрама Красной горы, я прекрасно понимал, что им не были даны от рождения те силы, что когда-то сделали деревенского парня учеником дваждырожденного. Скорее, я походил на шамана, заклинающего равнодушные дождевые облака или холодные камни ущелий. Но моя сила при мне. Сияющее облако, мерцающее над поляной, рождено моей отчаянной верой, что и в этих камнях пробьются ростки.
Не знаю, сколько ночей долбил я стены твердыни. О великий Шива! Как трудно словами убедить человека, что он не мясо и кости, а искра Негасимого Сердца Вселенной. Но ничего другого я не мог, оставаясь таким же сосудом божественной силы, как и воины, впадавшие в транс от моих слов. А потом это случилось. В недрах черной спирали застывших фигур вдруг раздался потрясенный и чуть глуповатый смех. А потом хриплый голос произнес:
О боже, оно же ползет!
Что? Где?
Да вот, по рукам. Я чувствую поток изнутри, под кожей… Вот, пальцы колет.
И не в силах сдержать чувства, человек вскочил на ноги.
Это был Мурти. Кшатрии ошеломленно зашумели. Карма вновь действовала с непреложностью божественной воли, выбрав низшего. Но похоже, эти быки – мужи на этот раз не возражали. Все повскакали с мест. Толпа желающих убедиться в искренности Мурти чуть не затоптала счастливца. А он, воздев к небу темные, растопыренные пятерни все кричал:
— Я видел сияние Высоких полей! Я чувство вал силу!
Запоминай ощущения, — добродушно хмыкнул Кумар. Меж тем Мурти обратил свой сияющий неземным восторгом взор на меня:
Вы сами говорили мне, что без Учителя нельзя пройти высокими путями духа. Теперь я узнал своего Учителя — это вы! Дозвольте мне следовать за вами хоть под полог тьмы…
О боги, разве мало петель наметала судьба, подводя меня к скорому и, похоже, всеобщему трагическому концу? Я внутренне отпрянул, но смог совладать с внешним проявлением чувств… Как и
