ленинских сроков пребывания в Швейцарии». Напомню, что Ленин пробыл в Швейцарии в общей сложности 8 лет. Теперь этот вопрос неактуален, так как большинство наших международных чиновников добиваются в своих организациях так называемого постоянного контракта, работают там до пенсионного возраста и во многих случаях стремятся остаться в стране, получая увесистую ооновскую пенсию.
Припоминаю несколько типичных эпизодов из жизни «советской колонии» в Женеве.
Балахонов — бывший переводчик ЦК комсомола — прибыл переводчиком в Европейское отделение ООН. Он, видимо, сотрудничал в Москве с нашими внутренними органами, и мы получили рекомендации установить с ним контакт и в Женеве. Однако довольно скоро работавший со мной офицер безопасности нашего представительства Василий Окулов, опытный и исключительно грамотный разведчик, доложил мне, что установление какой-либо формы контакта с Балахоновым нежелательно.
Было отмечено, что он регулярно выпивает, если не сказать пьёт, в пьяном виде куражится, а его жена уж слишком рьяно занята покупкой всякого барахла на дешёвых распродажах и является типичной нашей мелкой хищницей. На это обращают внимание люди из окружения Балахоновых. Короче, этого неуравновешенного человека что-то толкнуло (как мы потом выяснили, испуг быть откомандированным из Женевы) на «невозвращенчество». Идиот, он ничего другого не придумал, как обратиться с просьбой о политическом убежище к швейцарцам. И если, как хорошо известно, американцы подбирали всякий, даже «прогнивший» товар, то швейцарцам такой «политический эмигрант» был вовсе не нужен.
Швейцарцы вывезли Балахоновых в небольшой городок Фрибург, поселили в дешёвую гостиницу, приставили к ним примитивную охрану и стали «допрашивать». Балахонов, собственно, ничего серьёзного швейцарской контрразведке сообщить и не мог. Он попытался высказать подозрения в отношении нескольких сотрудников нашего представительства как о разведчиках, но, видимо, всё это выглядело примитивно и неубедительно.
Со своей стороны, МИД и Советское посольство выступили с соответствующими нотами, требуя сообщить судьбу Балахоновых, а через несколько дней, когда выяснилось, что они находятся в Швейцарии, посольство и представительство потребовали встречи с ними. Швейцарцы упрямо молчали и во встрече отказывали. Случилось так, что нам стало известно, что жена Балахонова не только испугана, но и активно недовольна всем происходящим. Имея кучу родственников в Москве и вполне обустроенную жизнь, она никак не могла быть в восторге от пребывания в третьеразрядной гостинице в отсутствии всякой положительной перспективы. Советская сторона продолжала настаивать на встрече с Балахоновыми, заявляя, что их удерживают против воли.
Совпало так, что прямо в эти дни в Берн должна была прибыть советская правительственная делегация во главе с заместителем министра иностранных дел Ковалёвым. Эпизод с Балахоновыми в то время хотя и не представлял особо серьёзной проблемы, но был неприятным. Наш центр в строгой форме запросил от меня детальное объяснение по всему делу. Мы, естественно, изложили нашу версию по делу и характеристику Балахонова, подчеркнув, что уже сообщали о том, что отказались сотрудничать с ним в условиях Женевы.
Моё начальство в Москве, как мне потом стало известно, с удовольствием восприняло эту информацию и представило соответствующий доклад в КГБ. Одновременно я настаивал на том, чтобы поручить главе советской делегации Ковалёву потребовать у швейцарцев на высшем уровне разрешить встречу советских представителей с Балахоновыми. По линии Министерства иностранных дел с таким же предложением перед МИДом по нашей просьбе выступила посол Миронова, глава представительства в Женеве.
Наша уверенность в пользе такого демарша базировалась на имевшейся у нас информации о том, что жена Балахонова готова вернуться в Москву и просто не знает, как к этому подступиться. Предложение было принято, и в директиву Ковалёва был включён пункт по Балахонову. Со слов самого Ковалёва мне позднее стало известно, что он делал это заявление в достаточно жёсткой форме, подчеркнув, что требует встречи советских представителей как с Балахоновым, так и с его женой. Заявление было сделано самому президенту Швейцарии. Президент выразил удивление, сказал, что различных эмигрантов в Швейцарии всегда было достаточно, что он якобы не в курсе дела Балахоновых, и стоит ли этому вопросу придавать серьёзное значение? На это Ковалёв заявил, что всё, что он говорит господину президенту, он говорит от имени советского правительства, и это не может не носить самого серьёзного характера.
Нам стало известно, что швейцарское руководство и сам президент выразили недовольство по делу Балахоновых высшим чинам швейцарской полиции, указав, что дело того не стоит и его следует закрыть в самые сжатые сроки. Но всё осложнялось тем, что Балахонов просил политического убежища, а решение такого вопроса требовало сложной процедуры.
Швейцарцы нашли более простой выход из создавшейся ситуации. Не давая «добро» на встречу с Балахоновыми, они, уж не знаю каким образом, дали возможность мадам Балахоновой уйти из охраняемой гостиницы и явиться вместе с дочерью в наше посольство в Берне. Мы, естественно, по её просьбе первым же самолетом отправили Балахонову и ребёнка в Москву.
Буквально через два дня в посольство явился «в растрепанных чувствах» сам Балахонов. В Берн из Женевы направился наш офицер безопасности, который должен был проводить Балахонова в аэропорт в Цюрих. Швейцарцы для соблюдения формальностей должны были перед посадкой в наш самолёт ещё раз публично (при отправлении Балахонова присутствовало несколько журналистов) спросить его, добровольно ли он покидает Швейцарию. Буквально в последний момент в толпе людей, находившихся вокруг Балахонова, появился человек, который задал этот сакраментальный вопрос.
Всё это было сделано швейцарцами откровенно формально, а может быть и вообще для отвода глаз. Курьёз состоял в том, что вопрос по ошибке был задан не Балахонову, а нашему Василию Окулову, офицеру безопасности. Вася, не моргнув глазом, на своём хорошем французском языке ответил, что это его решение «добровольное и окончательное».
В Москве, естественно, было заведено уголовное дело, и Балахонова должны были предать суду. Но руководство КГБ, учитывая, что какой-либо значительной информации, наносящей ущерб Советскому Союзу, Балахонов передать не мог и, в конце концов, возвратился в Союз добровольно, приняло решение ходатайствовать о прекращении уголовного дела, и Балахонов был отпущен на все четыре стороны.
Этим дело у Балахонова не закончилось. Всё-таки порок должен быть наказан. Через пару лет он, находясь в хорошем подпитии, подсел в ресторане «Метрополь» к группе кубинцев. Хорошо зная язык, Балахонов стал объяснять кубинцам пороки советского строя. «В пылу дискуссии его разоблачения» наших недостатков становились всё более громкими, и кончилось тем, что молодые кубинцы, воистину настоящие защитники идей социализма, сдали Балахонова в милицию, оставив заявление о том, что он пытался вести среди них антикоммунистическую и антикастровскую пропаганду. Сейчас это смешно, но Балахонова отдали под суд. И районный суд города Москвы, с учетом, видимо, закрытого ранее дела по измене Родине, осудил Балахонова на длительный срок заключения. Обстановка в стране менялась. Как мне стало известно, Балахонов писал многочисленные письма в ООН и в различные правозащитные организации, и в конце концов, кажется, «Международная амнистия» выступила в прессе в защиту Балахонова, и через несколько лет он всё же был отпущен ещё раз на свободу.
Я упомянул уже в деле Балахонова о Зое Васильевне Мироновой, после и представителе СССР в Женеве. Скажу сразу, что у меня с ней установились самые добрые деловые и, можно сказать, дружеские отношения. Я считаю, что добрый деловой контакт с руководителями наших заграничных учреждений, если это порядочные люди, всегда способствует успеху разведывательной работы.
С Зоей (так мы её звали), хотя ей было под 60 лет, такой контакт установился у меня почти сразу. Это помогало нам в решении целого ряда вопросов, как бытовых, так и оперативных. Углублению моих отношений с Зоей способствовал такой забавный случай. Проработав в Женеве несколько месяцев, я, как упоминал уже ранее, был вызван в Москву для защиты диссертации на звание кандидата юридических наук. Начальство отнеслось к этой затее положительно, и я получил указание прибыть в Москву на несколько дней.
Моё кратковременное пребывание в Москве подходило к концу, и я решил засвидетельствовать «своё почтение» руководству Отдела международных экономических организаций МИДа, «под крышей» которого я и работал в Швейцарии. Я знал заведующего отделом Нестеренко и был приглашён к нему, когда в его кабинете находились его замы и еще один-два советника из отдела.
