Граф
I
Табачный торговец, Павел Осипович Перушкин, сидел в своей лавке и с нетерпением смотрел на улицу сквозь большое сплошное стекло единственного окна. С утра непрерывный дождь кропил улицу, и мимо лавочки промелькнуло несколько сотен мокрых зонтиков. От времени до времени гремел колокольчик на дверях магазина, входил покупатель и, подождав, пока угомонится колокольчик, спрашивал десяток папирос или коробку спичек. Торговля шла как обыкновенно, но время тянулось как-то особенно долго. Перушкин готов был закрыть магазин, чтобы сократить этот несносный долгий день. Однако инстинкт торговца брал верх, и Павел Осипович ждал срока, когда на смену явится его брат и освободит его.
С ним уже около шести лет знаком молодой человек, проживающий в том же доме, где помещается табачная лавочка, и носящий громкую фамилию Румянцева. Неизвестно, принадлежал ли молодой человек к славному роду и находился ли в каком-нибудь родстве с графом Румянцевым-Задунайским
Когда Румянцев приходил в лавочку, Перушкин торопливо подставлял ему стул и, видимо, гордился знакомством с таким человеком. Во многих отношениях он подражал Румянцеву — носил такие же галстухи, так же брил бороду и причесывался, и, заметив, что Румянцев курит только папиросы Бостанжогло, он сам почувствовал к ним влечение. Раза два или три он встречался с Румянцевым на островах, и они вместе пили пиво. Чтобы возвысить в своих собственных глазах цену знакомства с Румянцевым, Перушкин, упоминая о нем в разговоре с кем-нибудь, называл его графом.
Теперь, сидя в лавочке, он с нетерпением ждал, когда ему можно будет отправиться с визитом к Румянцеву и попросить об одном чрезвычайно важном одолжении. Наконец с досадной медленностью пробило пять часов, и минуты, на которые опоздал брат Перушкина, Кирюша, показались вечностью. Но и Кирюша пришел. Тогда, побранив брата, Павел Осипович надел свой новенький цилиндр и драповое пальто и вышел на улицу, распустив зонтик,
Румянцев только что вернулся со службы, едва успел пообедать и лежал на диване, закинув ноги на спинку. Тоска или, вернее, скука грызла молодого человека. У него не было ни копейки денег, нечего было читать, никуда не хотелось идти, а впереди предстоял целый ряд таких же безобразно-скучных дней вплоть до получения жалованья. Деньги на несколько минут оживят его. Он, вероятно, пойдет в клуб, будет играть в мушку, будет любезничать с клубными барышнями, прокатит их на лихаче, угостит ужином в отдельном кабинете, а затем снова погрузится в ленивое и пустое ожидание следующего двадцатого числа. В бесконечной перспективе двадцатых чисел тускло сияла ему надежда на повышение, на изменение обстоятельств к лучшему, — может быть, на счастливый брак, который принесет ему, вместе с красотой жены, деньги и протекцию. А пока он лежал на диване, приняв самую неудобную позу, потому что она все- таки вносила некоторое разнообразие в его бесцветную жизнь.
Павел Осипович вежливо постучал в дверь номера и, на крик: 'Войдите', — показался во всем блеске своей модной визитной пары.
'Чего еще надо этому ослу?' — подумал Румянцев, вспомнив, что он должен в табачную лавочку.
— А! — с принужденной любезностью протянул он. — Здравствуйте, милейший! Как ваше здоровье? — Он приподнялся и пошел навстречу гостю.
— Мое здоровье — слава богу! — отвечал Перушкин, — слава богу, я здоров вообще и в частности. Я очень даже здоров, Петр Гаврилыч! — со смехом заключил он свою речь и пожал Румянцеву руку.
— Садитесь, что скажете? Что новенького?
Перушкин сел на кончик стула и, осмотревшись кругом, сделал таинственное лицо.
'Так и есть, пришел за деньгами!' — сообразил Румянцев и решил вести себя с достоинством, т. е. солгать, что деньги у него будут на днях, и, кажется, довольно большие деньги.
— Новенького очень много. Во-первых, Петр Гаврилыч, как вы находите на мне эту пару? — спросил Перушкин и встал, поворачиваясь.
Румянцев критически посмотрел на табачного торговца.
— Да вы — франт, мой дорогой! Пара недурна! Точно такая же пара была у меня. 'И пропала в ломбарде', — мысленно докончил он.
— Шестьдесят рублей заплатил, — сказал Павел Осипович, — да пятьдесят за пальто, да девять за цилиндр, дюжину белья купил, да вот сапоги из самого лучшего бельгийского товара, да сегодня принесут фрак от Корпуса… Издержался, но не жалею!
— Значит, торговля процветает?
— Получен свежий табак от Костанжогло. Не хотите ли, пришлю фунтик?
— Пришлите, только имейте в виду…
— О, помилуйте! — прервал его Перушкин.
— Благодарю вас. А что ж еще новенького?
Перушкин опять сделал таинственное лицо.
— Говорю вам, что много новенького! Чересчур много новенького. Женюсь! — проговорил он и радостно рассмеялся.
— А, поздравляю!
Перушкин протянул Румянцеву обе руки и долго тряс его руку.
— Это такое для меня счастие… Так много! Только теперь вполне начинается… Петр Гаврилыч, будьте сочувственны!.. Петр Гаврилыч, позвольте надеяться, что счастье всей моей жизни будет зависеть от вашего согласия!
— Да помилуйте, что вы, милейший? Разве я могу запретить!
— Нет, Петр Гаврилыч, я от избытка волнения… Вследствие отсутствия блестящего образования… Прошу вас об одном — сделать мне честь… Так как свадьба моя послезавтра, и в этом же доме, в пустой квартире по парадной лестнице…
— Хотите, чтобы я был у вас на свадьбе? Хорошо. Я с удовольствием.
— Граф!
— Оставьте титулы. Я не имею права называться графом.
Перушкин безмолвно, с чувством, сжал еще раз руку Петра Гавриловича.
— На ком же вы женитесь?
— На барышне… Пятьсот рублей положил издержать на удовлетворение!
— А много приданого берете?
— Я по моде девятнадцатого века!
— Ну, в девятнадцатом веке, кажется, деньги играют главную роль. А что ж, невеста, должно быть, хороша?
— Божество! — Перушкин счастливыми глазами посмотрел на Петра Гавриловича и долго распространялся в похвалах ее наружности.
— Счастливый вы человек, — сказал Румянцев. — От вас так и брызжет счастьем.
— Невинные шалости юного возраста! — вскричал Перушкин. — Я уверен, что и вы теперь женитесь. Вам, граф, скоро тридцать лет.
