Зелёная скамеечка

БОРИС РАЕВСКИЙ

Было это давно. Очень давно. Тогда ещё никого из вас, ребята, на свете не было. И ваших пап и мам тоже не было. И даже. ваших дедушек и бабушек тоже, пожалуй, не было.

Жил тогда революционер Бабушкин. Это фамилия его Бабушкин. А звали его Иван Васильевич.

Полиция охотилась за ним. И вот, чтобы полиции труднее было его найти, Бабушкин часто переезжал из одного города в другой. А фамилию — менял. И даже имя. То его звали Иван, а то — Богдан. В одном городе его фамилия была Бабушкин, а в другом городе он называл себя Вязьминым.

Или ещё как- нибудь. Революционеры часто так делали.

Однажды приехал Бабушкин с женой в город Полоцк. Маленький такой городишко. Всего несколько улиц. На улицах трава растёт. И козы разгуливают. Прямо как в деревне.

Снял Бабушкин домик в Полоцке. Старенький домик, крохотный. Всего две комнатёнки.

И думает: „Надо устроиться куда-нибудь на работу'

Был Бабушкин слесарем. Очень хорошим слесарем. С самого детства, с четырнадцати лет, работал на заводе. Но поразмыслил и решил: „Нет, слесарем не годится. Ведь полиция знает, что я — слесарь. И хотя фамилия у меня сейчас другая — Зефиров, всё-таки полицейские могут догадаться, что „слесарь Зефиров' — это и есть революционер Бабушкин, которого разыскивают по всей России. Стану-ка я столяром'.

Сказано — сделано.

Много всяких дел испробовал Бабушкин на своём веку. Руки у него золотые, с детства к труду приученные. Никакой работы не боятся.

Купил Бабушкин по дешёвке старенький верстак, инструменты. И сказал жене:

Вот в этой комнате, Пашенька, мы жить станем. А в той, которая побольше, будет у меня мастерская. Столярная мастерская.

И чтобы все знали, что в Полоцке появился новый столяр, Бабушкин гладко выстругал дощечку и краской, большими буквами, написал на ней: „Столяр'. И прибил дощечку на забор, возле калитки.

А не боишься? — спросила жена. — Принесут тебе стол чинить или шкаф. Справишься?

Постараюсь, — ответил Иван Васильевич.

Вообще-то, конечно, страшновато ему было. Ведь никогда в жизни не столярничал.

На следующий день стал Бабушкин ждать заказчиков. А чтобы время зря не терять, привёл в порядок мастерскую.

Верстак был старый, ноги у него подгибались. Бабушкин отпилил несколько планок от доски и прибил их к ногам верстака. Так прочнее будет.

Потом взялся за инструменты. Заточил топор — смотреть любо-дорого. Пилу тоже заточил и все зубья развёл. Стамеску, долото тоже заточил. А на долото ещё новую рукоятку приладил, а то старая совсем развалилась.

Теперь было всё в порядке. А заказчики всё не появлялись.

„Не доверяют, что ли? Или чинить нечего? Или вся мебель в полной исправности?'

Бабушкин прошёл в другую комнату, к жене, и сказал:

Паша! Что тебе смастерить для хозяйства?

Какое уж тут хозяйство! — откликнулась жена, — Стол, стул есть — и ладно!

Она привыкла вместе с Бабушкиным кочевать из города в город. Где уж тут обзаводиться мебелью!

„Сделаю-ка я табуретку, — решил Бабушкин. — Для практики. И в доме пригодится'.

А потом подумал: „А зачем табуретку делать?'

Бабушкин любил работу тонкую, сложную. Чтоб не только руки, но и голова трудилась. А табуретка — эка невидаль! Сработать бы что-нибудь похитрее!

Походил-походил из угла в угол и решил: „Сделаю-ка я скамеечку. Но не простую, а с секретом'.

Отыскал он в мастерской доску. Толстую-толстую. Отпилил от неё кусок. Рубанком его зачистил. Это сиденье будет. Потом рейку нашёл. Четыре куска от неё отпилил — для четырёх ножек. Закруглил ножки, стали они гладкие, словно полированные.

А потом стал делать самое сложное — „секрет'.

Выдолбил стамеской отверстия для ножек: дра на одном конце доски, два — на другом. Сделал он эти дырки очень глубокими. Потом взялся за самое хитрое: внутри доски соединил эти отверстия между собой широким „коридором'. Этот „коридор' внутри сиденья — словно скрытый ящичек. Туда можно спрятать маленькую вещицу, и уж никто-никто не найдёт.

В этом-то и заключался „секрет'.

Взял Бабушкин несколько подпольных листовок — такие листовки писали революционеры, звали в них народ восстать против царя, — свернул эти листовки трубочкой и засунул в тайник.

Вставил ножкивотверстия. Проверил.

Ножки держались крепко и выходили из дыр с трудом.

„Вот и хорошо!' — подумал Бабушкин. Сел на скамеечку, нарочно покачался из стороны в сторону. Прочно держится!

Бабушкин позвал жену.

Моё первое столярное изделие! — гордо сказал он. — Ну как, нравится?

ПрасковьяНикитична мельком глянула на „изделие', не понимая, чего муж так радуется.

Скамейка как скамейка, — сказала она. — Покрасить не вредно бы.

Покрасить-то покрашу, — перебил Бабушкин. — А ты ничего не замечаешь? Гляди лучше.

Прасковья Никитична внимательно осмотрела скамеечку, повертела её и так и этак.

Царапина вот, — неуверенно проговорила она. — А тут, кажись, глазок. От сучка.

Царапина! — засмеялся Бабушкин.

Перевернул скамеечку, положил её сиденьем на пол,

упёрся в доску сапогом и с силой потянул к себе одну ножку. Она медленно, со скрипом вылезла.

Ну, гляди, — сказал Бабушкин.

Жена осмотрела сперва ножку, потом — дырку в доске.

Чего глядеть-то? — спросила она.

Тогда Бабушкин сунул пальцы в отверстие. „Оп-ля!' — и, как фокусник, вытащил из потайного „коридора' запрещённые листовки.

Ловко! — засмеялась Прасковья Никитична.

Она осмотрела и ощупала тайник и опять сказала:

Ловко!

В тот вечер Бабушкин ещё долго возился со скамеечкой. Каждую пару ножек он скрепил поперечиной. Сиденье снова выстругал. Гладко, будто вылизал. И покрыл скамеечку зелёной краской.

Назавтра Бабушкин проснулся чуть свет. „Что бы ещё сработать на досуге?'

Но мастерить для себя больше уже не пришлось. Утром пожилой чиновник принёс ему в починку старинную резную шкатулку. Потом соседка попросила зайти отремонтировать сундук, а трактирщик прислал мальчика — подогнать оконные рамы.

Заказы шли один за другим. В конце концов Бабушкин так навострился и осмелел, что изготовил даже новый пузатый комод для купчихи.

Столярничал Бабушкин только днём. А вечерами у него были более важные дела: завязывал знакомства с рабочими, раздавал им революционные листовки, устраивал тайные собрания.

…Так прошло месяца три.

Но вот однажды ночью к Бабушкину нагрянули жандармы.