гробницы императоров давали ответы на мучившие его вопросы. Иногда, но не всегда…
Сегодня в галерее гробниц было как-то особенно светло. Поэт назвал бы игру бликов на разноцветных камнях праздником осеннего солнца. И воздух был в этот день как-то особенно чист и прозрачен. Но Элгартис не был поэтом. И мысли его были заняты другим.
«А что, если он прав и сейчас происходят важнейшие события за все годы моего правления?» — размышлял регент, разглядывая высящееся над его головой помпезное надгробие. «Сделают ли мне такое? — кольнул ехидный вопрос. — Приравняют ли меня к императорам, или запишут во временщики? Во временные гости на корабле власти?»
Элгартис перешёл к другой гробнице. Гулкие шаги звучали завораживающе. Казалось, что в какие-то особо важные моменты древние императоры, чей прах хранился в глубинах каменных тел гробниц, принимали его, Элгартиса, за своего и говорили с ним, как с равным. Но сегодня они, похоже, решили молчать. В задумчивости правитель Алвиурии переходил от одной гробницы к другой. Да, здесь отступала суета и мелкие мысли. Но и та волна, что исходила от последней обители древних императоров, была тяжела. Чересчур тяжела…
Бездумно проведя рукой по гладкому камню надгробного монумента, Элгартис медленно двинулся дальше, продолжая слушать звук собственных шагов. «Как распознать за текучей обыденностью поступь великого? Как узнать, что забудется назавтра, а что останется в веках?» — мучительно размышлял он, подходя к знаменитой гробнице императора Лингреста II. Этот надгробный памятник разительно отличался от всех остальных. Он представлял собой большую скульптурную композицию, изображающую похоронную процессию. Фигуры располагались спиралью в четыре кольца. Впереди шествовали прямые, словно застывшие фигуры тасгиндов — слуг демонов загробного мира. Устремлённые вперёд, в своих длинных гладких плащах, они будто не чувствовали тяжести несомого на плечах гроба с телом императора. А за ними, словно исполняя магический танец, следовали образы добродетелей и пороков покойного. Чередуясь между собой, они будто вели между собой беззвучный спор жестов и поз. Рассудительность и жадность, великодушие и злопамятность, отвага и безрассудство в соседстве с демонами и духами человеческих страстей сливались в равновесный круговорот сущностей, завораживающий своей внутренней экспрессией. Каменные фигуры первых трёх колец спирали стояли прямо на полу, словно приглашая присоединиться к их танцу. А образы четвёртого, самого малого кольца, последовательно уменьшаясь в размерах, постепенно уходили в землю: по колено, по пояс, по грудь и далее. В самом центре спирали над уровнем пола едва виднелось странное маленькое существо, мучительно вылупляющееся из земли на поверхность. Это был образ не успевшего проявиться свойства души, ещё смутного, бесформенного и не определившегося. Существо протягивало руку в сторону несущих гроб, словно пытаясь их остановить. Так начало связывалось с концом… Некоторые трактовали смысл памятника иначе. Говорили, что фигуры изображают земные дела императора, а маленькое существо в центре спирали — это образ замысленных, но не осуществлённых свершений. А ещё говорили, что ваятель Дорвилсаф, создавший пятьсот лет назад это необычное надгробие, сам общался с демонами, и они наказали его безумием.
Как бы то ни было, на эти фигуры можно было смотреть бесконечно. Теперь Элгартису виделось в них что-то зловещее. Они, казалось, смеялись над ним. И даже сам лежащий в гробу с обращённым вверх лицом император лишь только изображал безучастное спокойствие. Нет! Сегодня духи мёртвых императоров явно не намерены были ему помогать. Стряхнув мучительную задумчивость, Элгартис решительным шагом направился к выходу из галереи, где его, уже переминаясь с ноги на ногу от волнения, поджидали два младших дворцовых распорядителя.
— Светлейший! Доклады секретарей…
— Светлейший! Его величество спрашивает…
— Здесь не положено разговаривать. Доложишь по дороге, — бросил на ходу регент, оставляя за спиной две склонившиеся в подобострастном поклоне фигуры.
Дворцовая жизнь продолжалась.
Был уже поздний вечер, когда Анмист под видом судебного чиновника проник в городскую тюрьму. Когда охранник отворил дверь в камеру, Анмист почему-то испытал неожиданное и давно забытое чувство волнения. Что-то внутри проснулось и щемящим чувством необратимости каждого шага и каждого слова указало ему на особую значимость всего происходящего. Подумалось даже, что сидение в тюрьме должно избавлять от этого чувства. Усмехнувшись про себя, Анмист вошёл в тёмную камеру.
— Он здесь один? — полушёпотом спросил он охранника.
— Один.
— Прекрасно… Не шуми дверью.
Когда дверь за охранником закрылась, единственной светлой точкой в камере осталась едва тлеющая в уголке свечка. Она совсем не давала света, и Анмисту пришлось немного постоять у двери и подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Наконец, он стал различать полулежащую фигуру арестованного, притулившуюся на грубой деревянной лежанке возле окна. Анмист неслышно подошёл и присел рядом. «Вот этот убогий хилый человечек, которого я могу убить одним слабым ударом, но который знает то, чего не знаю я, и владеет тем, чем я не владею», — думал он, разглядывая спящего. И тут будто бес внутри проснулся. «А почему бы не решить всё сразу? Один лёгкий удар в переносицу — и всё будет кончено! И не будет того, кто стоит на моём пути. Не будет того, кто проживает мою жизнь и вместо меня владеет людскими душами!» Но разум осадил беса. Было совершенно ясно, что просто убить его означало бы проиграть по всем статьям. Разум Анмиста мог рассчитывать игру на много ходов вперёд и давно заготовил планы на будущее.
— Ты кто? — неожиданно спросил Айерен, не меняя позы, и вроде бы даже не открывая глаз.
Этот, казалось бы, простой и естественный вопрос застал Анмиста врасплох.
— Кто я…? Это долгая история… — проговорил он, сознавая, что и на самом деле НЕ МОЖЕТ ОТВЕТИТЬ, КТО ОН ЕСТЬ ТАКОЙ. — Во всяком случае, я не тот, кто ты думаешь, — вышел он, наконец, из лёгкого замешательства.
— Я думаю только то, что тебя привела сюда не служба, а своя собственная нужда, — тихо сказал Айерен, слегка поворачивая голову к собеседнику.
— Верно… Скажу больше. Я тот, кто тебя ненавидит. Ненавидит все твои слова и дела. Я тот, у кого ты забрал власть над душами.
— Тогда я знаю, кто ты. Небесный Отец предупреждал меня. Я чувствовал твоё присутствие. Всегда чувствовал… Ещё до твоего рождения. Ты ведь не стар.
— О, да! Я ещё довольно молод. И моя жизнь продлится намного дольше твоей.
— Моя жизнь скоро оборвётся. Так угодно Отцу. Тебе недолго осталось ждать.
— Ну, вот уж нет! Ты — мой враг, но кто сказал, что я ищу твоей смерти? Напротив, я хочу, чтобы ты жил долго. Как можно дольше! Ты удивлён? Что ж, я объясню…Ты думаешь, что, неся людям своё учение, ты делаешь своё дело, или дело этого самого своего Отца. Нет! Ты делаешь МОЁ дело. И чем дольше ты будешь его делать, тем лучше! Тем легче мне будет потом. Ты хочешь ввести своих единоверцев во Врата Света? Прекрасно! Води их туда! Удивляй и развлекай народ чудесами и фокусами. Но знай, что этим ты готовишь место для меня. Ты хочешь построить мир абсолютного добра. А абсолютного добра не бывает, поскольку без зла мир и минуты не простоит…
— Всегда нужно стремиться к самому большому, к самому высокому. А жизнь всё равно снесёт в сторону. Если стремиться к самой вершине, то, может быть, хоть немного поднимешься.
— Знаю я цену твоему смирению. Слышал… Ты возомнил, что можешь переделать мир. Но выйдет у тебя совсем не то, что ты хочешь. Чем грандиознее претензии на обладание истиной, тем грандиознее стоящая за ними ложь. Чем громче разговоры о добре, тем скорее они на деле переходят в свою противоположность. Ты ещё что-то говорил о равенстве людей. Уверяю тебя, как только среди победителей найдутся те, кто будет следить за соблюдением равенства, — а они найдутся мгновенно, уж будь спокоен, — наступит такое неравенство, какого ещё не видели под небесами. И всё это, между прочим, будет осенено твоим именем.
— Да, человеческая природа несовершенна. Но что остаётся нам, кроме как двигаться к её исправлению?
— Исправлению? Твоя вера не исправляет человеческую природу, а извращает и уводит её от своих естественных оснований. Можно бесконечно переделывать мир, оставаясь скотами! И те, кто идёт за тобой,
