Помощник вахтенного... Значит, до оружия его так-таки и не допустят? Юнга, юнга, с досадою думает он. Толку ли в этом звании, если с ним по-прежнему обращаются, как с ребенком! Нет, видно, не дождешься справедливости от взрослых...
Потолок низко навис над беседующими, и, чтоб не было душно, дверь на палубу оставили открытой. Альке не везет: в самом интересном месте разговора, когда взрослые стали вспоминать подробности последнего боя, через эту дверь с палубы доносится голос Куликова:
— Юнга Ольховский, ко мне!
Альке смерть как не хочется уходить из кают-компании, и он секунду медлит, чтобы дослушать, чем же все кончилось. Но лейтенант Чернозубов вдруг умолкает и лезет в карман за портсигаром. Разговор прерывается. Никто не смотрит на Альку, даже отец, который сидит напротив. Но Алька вдруг понимает, что за ним наблюдают и ждут, как он поступит. Алька мучительно краснеет и говорит Канарееву:
— Разрешите выйти, товарищ гвардии старшина второй статьи.
— Пожалуйста, юнга, — отвечает равнодушно Канареев и встает, чтобы выпустить Альку из-за стола.
Алька выходит на палубу и уже не видит, как вслед ему тепло улыбаются сидящие за столом.
Куликов держит в руках половинку красного кирпича.
«И зачем здесь, на боевом корабле, этот кирпич?» — с досадой думает Алька.
Но Куликов как ни в чем не бывало говорит:
— Позавтракал? Ну тогда начнем нашу боевую подготовку. Будем морскую науку изучать. — Куликов протягивает Альке кирпич: — Хорошенько растолки его и продрай рынду. — Он показывает на колокол, висящий на самом носу катера. Рында совсем позеленела за время похода. — А потом я научу тебя, как отбивать склянки. Ясно?
— Ясно, — вздохнул Алька.
Чего уж тут неясного. Не видать ему настоящего дела, как своих ушей.
Натолок Алька кирпичного порошку. Трет рынду, придерживая рукой ее язык, чтобы не бухнула ненароком раскатистым звоном на всю реку, а самому ох как тошно.
И правда, чего ради он на катер стремился? Чтоб воевать, чтоб отомстить проклятым фашистам за все, а тут три эту позеленевшую медяшку... Ведь этак он следующему походу не успеет изучить пулемет и будет «пассажиром» на боевом корабле. Единственным пассажиром!.. Горько Альке. Ожесточенно трет он круглые бока рынды. И почему он родился так поздно? Все его считают маленьким. Даже Куликов. А сам-то давно, что ли, маленьким был? Да и маленькие тоже бывают удаленькие. Алька читал в газете про подвиг юнги торпедного катера — Валерия Лялина. Тому и вовсе только двенадцать лет, а он в Новороссийской операции как отличился! Из команды кого убило, кого ранило. Так Валерий сам вывел катер из боя и на одном моторе привел его на базу. К ордену его представили. А ведь Альке не двенадцать — уже тринадцать лет!
Обидно Альке. И всю свою обиду он вымещает на рынде. Ожесточенно нажимает на тряпицу, обмакнутую в кирпичный порошок. И зелень окиси отступает под его нажимом, открывает сияющую медь.
Альке почему-то вспоминается Ленинград. Вспоминается таким, как он оставил его, уезжая вместе с матерью, братом и сестрой в эвакуацию в глубь страны. Отец в то время уже воевал. Он ушел на фронт добровольцем. Город был притихший, настороженный, ощетинившийся надолбами. Укрепления вокруг Ленинграда строили все горожане. Строила их и мать Альки — Юлия Владиславовна. Далеко теперь мать с братом и сестрой, аж в Костромской области. Еще дальше родной дом, школа на Курляндской улице. Может, и в нее угодил фашистский снаряд или бомба?..
Нет, все-таки это несправедливо, что ему, Альке, не доверяют настоящего мужского дела. «Пойду к командиру жаловаться», — решает Алька и слышит позади себя голос;
— Юнга, хватит, хватит! Так ты в рынде дырку протрешь! Смотри, как сияет!
Алька поворачивается к Куликову и угрюмо смотрит себе под ноги, молчит. Некоторое время молчит, приглядываясь к Альке, и Куликов. Потом с притворным сочувствием спрашивает:
— Ты чем расстроен, юнга? Может, мозоль натер? Так мы сейчас тебя в лазарет.
Ну уж это слишком! Уж Алька-то мозолей не боится. Он не маменькин сыночек. В эвакуации в интернате и пахать приходилось в подсобном хозяйстве, и дрова заготовлять, да и мало ли еще что делать. Алька вытягивает ладони к Куликову.
— Мне мозоли натирать не надо, — говорит он сдавленным голосом. — У меня уже есть.
Куликов берет его ладони в свои, внимательно рассматривает Алькины рабочие мозоли, даже трогает их, а потом говорит уже серьезно и так задушевно, что у Альки внутри что-то вздрагивает:
— Так что же ты загрустил, Олег-Олежка?
Алька молчит, потом справляется с волнением и говорит, совсем потерянный:
— Это что ж, я всегда буду, выходит, драить медяшки? А к пулемету меня и на выстрел не подпустят?
— Ах, вот ты о чем, — сочувственно тянет Куликов, кивая головой. — Видишь, командир с твоим батькой порешили сделать тебя сигнальщиком.
— Знаю, — пренебрежительно говорит Алька.
— Ну, это ты брось! — возмущается Куликов его тоном. — Знаешь, да не все. Сигнальщик в бою — правая рука командира. Неправильно примет приказ — и пиши все пропало, А если сигнальщик хорошо свое дело знает, четко связь держит, — значит, половина победы уже наша. Ясно?
— Ясно, — мрачно отвечает Алька.
— То-то же, — наставительно говорит Куликов и замолкает. Мимо них по палубе проходит Канареев. Когда старшина разведчиков скрывается в кубрике, Куликов наклоняется к Альке и заговорщическим шепотом продолжает: — Ну, а с пулеметом мы так оборудуем дело. Если у тебя семафорная азбука пойдет на лад, то мы потихоньку и пулемет осваивать начнем. Но семафор должен знать на отлично. Ясно?
Алька не смеет поверить своему счастью. Он готов броситься на шею Куликову, этому добрейшему человеку. Он один понял Альку и поможет ему.
— Ясно, товарищ гвардии матрос, — выпаливает Алька во всю силу легких. — Учите меня семафору.
— Вот это дело, — доволен и Куликов.
Вместе они идут в рулевую рубку. Там Алькин шеф вручает ему пару красных флажков и таблицу. На таблице краснофлотец с двумя флажками в руках. Его руки в разных положениях, и каждое такое положение означает букву алфавита и всякие специальные знаки.
В глубине души Алька уверен, что эти флажки — занятие детское и бесполезное. Но если одновременно с семафором изучать и пулемет, — ладно, можно заняться и этой флажной азбукой.
Алька отправляется на бак с таблицей и флажками в руках.
Изучать флажной семафор и просто и сложно одновременно. Например, буква «т» в семафор? очень похожа на обыкновенную «т». Краснофлотец поднял обе руки с флажками в стороны на уровне плеч — и все тут сразу ясно. «У» — тоже понятно: краснофлотец держит флажки в сторону и вверх, как рогульки обыкновенной буквы «у». Семафорное «а» очень похоже на заглавную букву «А», только без перекладинки: руки в стороны и вниз, домиком.
Это даже интересно.
Буквы «а», «т», «у» Алька сразу запомнил, а с остальными дело хуже пошло. «Б», «в» — совсем ни на что не похожи. Зато «г» Алька увидел и тоже узнал. Краснофлотец левую руку поднял на уровень плеча — буква «г» и есть. А потом опять сплошь знаки были непонятные; пришлось их разучивать.
Посмотрит Алька в таблицу и сам изобразит знак флажками. Прошепчет:
— Жэ.
Постоит немного, запоминая букву, и опять в таблицу заглядывает, на следующую букву:
— Зэ.
Наладилось дело.
До того наладилось, что к вечеру Алька слова стал составлять из букв, а потом даже целые предложения. «Я буду изучать пулемет». «Я буду комендором». «Смерть фашистским захватчикам».
