Эшелон остановился на каком-то разъезде. Совсем недавно разъезд еще имел название. Оно, наверное, было написано большими черными буквами на запыленной белой доске. А доска прибита к станционному домику, прямо над входом. Но теперь от домика остались только куча пепла да полуразрушенная темная кирпичная труба. Возле пепелища — чахлые кустики, заросший сорняками огород, пожженная солнцем и жарким дыханием паровозов трава.
Ни души кругом, — будто вымерло на разъезде все живое.
Из открытых дверей теплушки спрыгнули на землю два матроса. Тот, что постарше, тронул пальцами седые усы, поглядел на пепелище жалостливо:
— Земля горит... горит земля...
Младший, высокий, плечистый, в бескозырке, наденут он на брови, ничего не ответил. Только дрогнули и каменели его губы да на скулах появились и исчезли крутые желваки.
С минуту они постояли молча, вслушиваясь в орудийный гул. Била тяжелая артиллерия.
Старший сказал:
— Держится Питер!..
Младший кивнул:
— Держится... А мы вроде в другую сторону.
— Начальству виднее.
Неподалеку дрогнули кусты. Матросы повернули головы.
— А ну, кто там? Выходи!
Тишина.
— Помстилось, видно... — Пожилой отвернулся. — Опять стоять будем. До морковкиного заговенья.
Как бы в ответ, в голове эшелона залился трелью свисток.
— Гляди-ка, поехали!
Матросы вскочили на подножки. Тотчас раздался ребячий голос:
— Дяденьки! Возьмите меня с собой, дяденьки!
Из-за сизых кустов выскочил паренек лет двенадцати, бледный, худой, с вихрами светлых, давно не чесанных волос. На нем были серые штаны с бахромой вокруг видавших виды башмаков, пальтишко с оборванным карманом и короткими рукавами. Он кинулся к матросам, глядя то на одного, то на другого настороженными серыми глазами.
— Ты откуда такой взялся? С неба, что ли? — весело спросил молодой матрос.
Паренек не принял шутки, насупился и сказал строго:
— Я из Ленинграда.
Впереди хрипло загудел паровоз. Залязгали буфера. Эшелон тронулся.
— Прости, братишечка! Сами бесплацкартные.
— Товарищи! Дяденьки! Возьмите!..
Молодой засмеялся.
— А документы у тебя есть?
— Документы? — Паренек торопливо полез за пазуху, достал оттуда алый комок и, семеня рядом с теплушкой, спотыкаясь о шпалы, развернул его. Ветер тронул концы пионерского галстука.
До сих пор молчавший пожилой матрос сказал:
— А ну, Вася, прихвати-ка салагу!
Молодой соскочил на землю, легко подхватил паренька на руки, крикнул матросам:
— Эй, братки, принимай пополнение из Ленинграда!
Несколько рук бережно подхватили паренька, поставили на вздрагивающий дощатый пол. Вася схватился за скобу возле двери, ловко подтянулся и сел, свесив ноги наружу.
— Операция «похищение салаги» завершилась броском! — Он глянул лукаво на паренька. — А мама за нами не побежит следом?
— У меня нет мамы. Наш дом разбомбили.
— Еще раз извини. — Вася вздохнул. — Что-то я сегодня все невпопад. Тебя как звать-то, братишка?
— Ковалев Саша.
Матросы обступили паренька.
— Есть хочешь? — спросил пожилой.
— Хочу.
Кто-то протянул Саше котелок с холодной пшенной кашей, кусок ржаного хлеба, деревянную ложку. От каши пахло дымком; Но отродясь Саша не едал ничего вкуснее.
Матросы молча стояли вокруг и глядели, как он ест.
— Погодь! — Пожилой отобрал у него котелок. — Нельзя, брат, сразу столько. Заболеешь. Посиди-ка маленько. Опосля доскребешь.
— Ты как же сюда, на линию-то попал? — спросил один из матросов.
— На фронт пробирался. Воевать. Шел, шел и на фашистов наскочил. Ночью. Они стрелять!.. А я побежал. Третий день брожу.
— И не ел ничего?
— Почему? Ягоды ел...
— Как там, в Ленинграде-то? Говорят, много людей с голодухи...
— Много...
— Ладно. Дайте ему в себя прийти. Эко горя по земле ходит! — Пожилой потянул Сашу за рукав. — Ложись-ка вот и спи. Потом наговоришься. Порешим, что с тобой делать, куда девать.
— Я на фронт хочу!
— Все на фронт хотят. Давай спи.
Саша положил голову на охапку сена и провалился в теплую, мягкую, добрую тишину.
...Так Саша попал к морякам-североморцам. Никогда не мечтал о море, а стал юнгой. Стремился на фронт, а попал в школу. Жаждал взять в руки оружие, а вместо него — учебники, схемы двигателей, разрезанные пополам рогатые мины, замки орудий.
Все было необычным здесь, ко всему приходилось привыкать. Пол называли палубой, лестницу — трапом, комнату — кубриком.
Саше казалось, что не будет конца черной полярной зиме, бледным весенним рассветам, странному лету, когда солнце не уходит за горизонт, а только опустится, лизнет края скал и снова лезет в небо. Медленно тянулось время. Но все-таки наконец наступил день, когда юнга Александр Ковалев, по специальности — моторист торпедного катера, получил назначение.
— Товарищ старший лейтенант, юнга Ковалев явился на вверенный вам корабль для дальнейшего прохождения службы! — Голос Саши звенит в морозном воздухе торжественно и взволнованно.
Командир торпедного катера старший лейтенант Котов вздернул выгоревшие брови, совсем белые на темном обветренном лице. В зеленоватых глазах его мелькнула настороженность. Ведь перед ним стоял подросток, не матрос. А служба на катере — не шуточное дело! Силенки нужны немалые, выдержка, отвага.
Старший лейтенант посмотрел документы.
— Моторист. Родители есть?
— Погибли.
Саша отвечал коротко, стараясь подавить охватившее его волнение. Он стоял на зыбкой палубе боевого корабля, перед офицером флота, один вид которого внушал уважение, даже почтение. А что, если старший лейтенант сейчас отошлет его под каким-нибудь предлогом?
— Рапорт подавали?
— Так точно.
— На катера просились? У нас тяжеловато! Мы что? Щепка в океане. Ясно?
Саша вдруг, неожиданно для себя самого, обиделся за катер, на котором ему предстоит служить, к
