Дома я долго обдумывал наш разговор. Все-таки странно! Почему Женька решил бросить бокс? Боится синяков? Ерунда! Женька не из пугливых. И раньше-то ведь не боялся, чего же сейчас вдруг струсил.
И зачем он про «Мексиканца»? И про пять тысяч долларов?
Я опять и опять вспоминал его горящие глаза, его суетливость, когда он говорил об этом огромном призе. Странно, очень странно!..
Я вышел на двор. Женьки не было. Возле «Москвича», крутился его дядя. Он был без пиджака, в трикотажной фуфайке. Дядя то влезал в машину, что-то там делал, то вылезал, поднимал капот и склонялся над двигателем.
Я подошел и стал неподалеку.
Дядя взял какую длинную палочку, утыканную яркими перьями, — она была похожа на огромный, пушистый хвост тропической птицы — и стал ею смахивать пыль с кузова.
Я стоял рядом и смотрел.
— Удобная штука, — сказал дядя и помахал этим птичьим хвостом. — Это я из Японии привез. Не щетка, а прямо пух. Пощупай.
Я пощупал. В самом деле, пух.
— Таким уж краску не поцарапаешь, — продолжал дядя. — Вещь!
Я кивнул. Дядя достал сигарету, щелкнул зажигалкой. Зажигалка была интересная. Как пистолет. Щелкнешь курком — и из дула вылетает пламя.
— Англия, — сказал дядя, погасив огонь. — Ты зажигалки любишь?
Я пожал плечами. Откуда я знаю, люблю или нет, когда я зажигалки никогда даже в руках не держал?!
— О, бывают чудесные! Вот! — из заднего кармана брюк он достал круглую плоскую зажигалку.
Щелкнул, и из нее выскочила балерина. Изо рта у нее, как длинный, красный язычок, вилась струйка огня.
— Французская, — сказал дядя. — Вещь!
Я уже заметил: он то и дело говорил — «вещь»! Это была у него высшая похвала.
«А если… Поговорю-ка я с ним насчет Женьки? — вдруг решил я. — Только как начать?».
Дядя полоской замши протирал никелированные части, а я все не знал, как начать.
— Знаете, — наконец сказал я. — Ваш племянник здорово боксирует. Даже в первенстве города будет участвовать.
Дядя положил замшу в ящичек возле приемника.
— Зачем? — спросил он.
— Как зачем? — я удивился такому странному вопросу.
— Зачем ему бокс? — спокойно повторил дядя.
— Ну, чтобы сильным, и смелым… И вообще… Он даже чемпионом хочет стать…
— Зачем? — опять повторил дядя.
Я внимательно посмотрел на него: шутит, что ли? Нет, лицо у него было вполне серьезное.
Я пожал плечами. Зачем становятся чемпионами?! Ну, становятся и все.
Я вспомнил вдруг наш последний разговор с Женькой. Вспомнил насчет «Мексиканца».
— Ваш Женька хочет быть таким же выносливым, таким же несгибаемым, как мексиканец, — сказал я дяде. — Помните? У Джека Лондона?
Дядя усмехнулся.
— Насчет «Мексиканца» у Женьки неувязочка вышла, — сказал он. — Помнишь, этот Ривера приз получил? Пять тысяч долларов? Помнишь?
Я кивнул. И подумал:
«Заладили. И дядя тоже насчет приза».
— Вот мой Женька по молодости лет и полагал, что у нас чемпионам за победу тоже такие куши отваливают. А я разъяснил ему: это за границей так, а у нас боксеры шиш получают.
— Ну? — воскликнул я. — И что?
— А кому охота, так, задаром, в синяках да ссадинах ходить? Да со сломанным носом? Я ему и посоветовал: лучше плаванием или греблей займись. Все польза. И к морю ближе, и без синяков.
— Превосходно! — крикнул я. — Чудесно!
Повернулся и убежал. Даже не прощаясь, убежал.
Я хотел обязательно, немедленно, тут же разыскать Женьку.
Я обегал все вокруг, и в саду побывал, и в библиотеке, и у ребят. Женьку я нашел возле кино. Он стоял в очереди за билетами.
— Так, — сказал я. — Значит, ты хотел… чемпионом? Чтобы пять тысяч — за полчаса?
Женька молчал.
— А потом передумал? Неувязочка с «Мексиканцем» вышла, да?
Женька молчал.
— Чудесно! — сказал я. — Прекрасно! Просто изумительно! — в груди у меня все ходуном ходило, но я старался говорить спокойно. — А дядя у тебя — прямо мудрец. Ну, прощай, прогоревший чемпион! Далеко тебе до мексиканца! — я повернулся и ушел…
МЫ ЕЩЕ ВСТРЕТИМСЯ…
амолет летел беззвучно. Непривычному это показалось бы удивительным: такая скорость — и ни звука!
Виктор Бантиков сидел, удобно откинувшись на спинку кресла, возле иллюминатора. Но в иллюминатор не смотрел.
Как быстро человек привыкает ко всему!
Если бы лет десять назад, даже не десять, а всего восемь лет назад, ему, тогдашнему шестнадцатилетнему вологодскому пареньку Витьке «Бантику», ученику-газосварщику из ПТУ № 8, сказали, что он будет вот так, запросто, со скоростью девятьсот километров в час мчаться на высоте одиннадцать тысяч метров в Голландию, Швецию или Норвегию, — он бы лишь усмехнулся: «Брось заливать-то!».
Но с тех пор он летал уже не раз, и не десять раз, и по Советскому Союзу, и за границу. Постепенно салон самолета стал для него чем-то привычно-будничным, вроде трамвая.
Полулежа в кресле, Бантиков пытался дремать. Но это не удавалось. А едва он открывал глаза — прямо перед ним торчала круглая голова. Вернее не голова, а черный, крепкий, аккуратно подстриженный затылок.
Он мешал Бантикову, словно наглухо закрывал обзор. Взгляд утыкался в этот крепкий затылок и ничего, кроме него, уже не видел. Стена. Тупик. Если бы он мешал Виктору Бантикову только здесь, в самолете, — можно бы и потерпеть. Но затылок, вернее, его обладатель вот уже несколько лет стоял поперек пути и не давал Виктору ходу.
Это был Николай Ильин — многократный чемпион страны по конькам, владелец всесоюзного рекорда в беге на пять тысяч метров.
«Пятерка» [6] — коронная дистанция Ильина. Но «пятерка» — также любимая дистанция и Бантикова. В этом и была вся штука!
Сколько раз уже пытался Виктор обойти Ильина. И каждая новая попытка кончалась, как и предыдущая. И почти всегда не хватало какой-то ерунды, мелочишки, одной- двух секунд, а иногда — даже долей секунды.
Тренер Карашьянц твердил Виктору: ты сильнее Ильина. Виктор и сам был убежден: обойду! Но шли месяцы и годы, а Ильин оставался недосягаем.
И вот сейчас, готовясь к первенству Европы, Виктор решил: теперь или никогда. Он тренировался как одержимый. Он и вообще-то был упорен. И даже упрям. А тут — превзошел самого себя. Тренировался каждый день, не давая себе ни малейшей поблажки.
