радио.
Больше из кабинета ничего не слышно.
Вскоре оттуда выходят Артем со своим гостем. Гость глядит на Борьку, потом на Артема, опять на Борьку…
— Ого! — улыбается. — Кажется, я нынче не пил. А в глазах двоится. Это что же — еще один Артем?
В другое время Борька очень обрадовался бы. Но сейчас…
Он молчит, в глазах его вспыхивают зеленые огоньки.
Гость улыбается, что-то еще говорит. Борька молчит.
— Пойдем, Володя, — хмурится Артем. — Это ж волчонок…
Ночью Борька ворочается с боку на бок. Снится ему: какой-то лыжник в синем костюме хочет прыгнуть с огромного трамплина. Вот он появляется из люка… Разогнался… Вот уже готов оттолкнуться… Но тут трамплин вдруг обрушивается. И прыгун летит в пропасть.
— Ой! — вскрикивает Борька.
Но сидящий на судейской вышке судья-информатор почему- то не волнуется. Наклоняется к микрофону и внятно объявляет: «Прыгун хотел сжульничать, не надо, граждане, его жалеть».
Борька тяжело сопит, натягивает на голову одеяло, что- то бормочет.
И опять снится ему кошмар. Команда выстраивается. Ей должны вручить приз. Главный судья подходит с хрустальным кубком в руке к одному из прыгунов. Протягивает ему приз, но кубок вдруг превращается в стальные наручники, и они с лязгом защелкиваются на запястьях прыгуна.
Утром Борька, невыспавшийся, бледный, наскоро проглатывает завтрак и убегает в школу. Артем еще спит: у студентов каникулы. И хорошо, что спит: у Борьки нет никакого желания разговаривать с братом.
Когда Борька вернулся из школы, Артем сидел за столом и читал. Борька молча положил портфель, разделся. Молча сели обедать.
Младший брат изредка украдкой бросает короткие взгляды на старшего. Тот выглядит, как всегда. Спокоен, нетороплив. Это-то больше всего и возмущает Борьку. Как же так? Собирается сжулить, словчить. А спокоен — будто и не было вчерашнего разговора с тем жуком. И ухо теребит… Дурацкая привычка!..
В корце концов Борька не выдерживает.
— Значит, едешь? — спрашивает он. — Бакуриани. Это такая красотища…
— Значит, подслушиваешь?! — перебивает Артем.
— Вы б орали громче! — злится Борька. — Больно мне надо подслушивать! Слышал, а не подслушивал!
Артем молчит. Умолкает и Борька. Они долго едят в тишине.
— Ведь не за Америку я буду выступать, — негромко произносит Артем. — Своя же команда, советская…
— Только не институтская, а «Трудовых резервов»! — весь кипя, подсказывает Борька.
Надо же! Артем, его замечательный Артем, будто наизусть зазубрил слова того жулика с кисточкой. И теперь кроет ими, как собственными.
— И Кавказ я давно хочу посмотреть, — говорит Артем. — А тут такой случай…
Борька молчит. Много мог бы он сказать брату. Но к чему говорить, когда тебе тринадцать, а брату двадцать?! Разве послушает? Взрослые — они всегда уверены, что во всем правы…
И все-таки Борька попробовал. Когда Артем уходит в свою комнату, он бросается к брату, обнимает за шею и горячо шепчет:
— Ну, не надо! Останься! Это же обман! Не надо…
Артем отстраняет его.
— Мал ты, Щолазик! — спокойно говорит он. — И многого не понимаешь. А жизнь — штука сложная!..
Да, жизнь — сложная штука, это Борька уже почувствовал. Как же так получается: Артем, тот самый Артем, который до вчерашнего дня был для него самым родным, самым честным, самым прямым, самым уважаемым человеком, вдруг оказался обманщиком?!
И зачем Артему это жульничество? Прокатиться на Кавказ? Подумаешь! Подождал бы и со своей командой куда- нибудь махнул. Вон, в прошлом году ездили же они в Москву.
«Это, наверно, и есть легкомыслие, — думает Борька. — Артем — легкомысленный, факт. Отец сколько раз ему твердил: «Не доведет тебя легкомыслие до добра». Так и есть!
У Борьки еще теплится надежда: а вдруг все сорвется?! Очень даже может быть! Отменят состязания. Или команда «Трудовых резервов» почему-то не сможет ехать. Или окажется, что этот жук с кисточкой набрехал…
Но назавтра Артем рано утром уезжает в город, возвращается под вечер и сразу вытаскивает чемодан. Укладывает туда свой синий свитер, брюки со штрипками — у всех прыгунов такие, вязаную шапочку с помпоном, как у малышей.
Потом придирчиво осматривает лыжи, свои чудесные лыжи из редкого, особо прочного дерева — гикори. Заботливо проверяет Артем крепления на каждой лыже, специальные горнолыжные крепления, сверкающие сталью пружин и зажимов. Потом так же дотошно ощупывает, чистит свои крепкие прыжковые ботинки.
Борька очень любит помогать брату перед состязаниями. Но сегодня у него нет сил смотреть на эти сборы.
«Ты еще понюхай, полижи!» — зло думает он, глядя, как брат ласково проводит рукой по скользящим поверхностям лыж. А когда Артем бритвенным лезвием соскабливает старый лак и наждачной бумагой тщательно шлифует лыжи, Борька не выдерживает. Обычно он сам, правда, под пристальным наблюдением Артема, драил наждаком, а тут…
Борька чувствует, что сейчас он или заплачет, или насмерть разругается с Артемом. И он уходит. Уходит на весь вечер к приятелям. Пусть Артем собирается без него. И уезжает без него. Пусть…
На улицах сумерки. Тихие стоят вдоль заборов шеренги стройных сосен. В садах торчат корявые, будто изломанные, ветки яблонь.
А небо опустилось так низко, кажется, висит на макушках сосен.
Шагая по улицам, Борька думает: да, сложная штука — жизнь. Вот уезжает Артем и — хоть лопни! — никак не отговорить его. А ведь нельзя ехать, нельзя! Сам потом пожалеет- да будет поздно…
Сказать отцу? Пусть воздействует? Нет, отец не станет вмешиваться. Артем, мол, уже взрослый, сам знает, что делает.
Как удержать Артема? Как?
Да, сложная штука — жизнь.
Борька вдруг замечает, что, шагая, он теребит ухо, как Артем, и с досадой отдергивает руку. Вот еще, научился!..
Но что делать?
Мчаться на вокзал, перехватить там Артема? Все одно — не послушается… Поехать в институт, где учится Артем? Ну, и что? Да и нет там никого — вечер уже…
И вдруг Борьку осеняет. Письмо! Написать туда, на Кавказ… И все-все рассказать. Пусть там разберутся. Не допустят Артема к состязаниям. И этому, с кисточкой, всыплют.
Идея нравится Борьке. Но, поразмыслив, он начинает колебаться. Это ведь — вроде кляузы. Или доноса… И на кого? На собственного брата, родного брата!
Да, сложная штука — жизнь! Обидно, что самые простые, честные поступки, а делать почему-то очень тяжело.
«Но ведь я прав! Прав! Я прав, — на ходу яростно убеждает себя Борька. — А Артем когда-то говорил: за правду надо воевать! Вот! Сам Артем говорил…».
Долго еще мучается Борька. Трудно следовать велению долга, когда тебе всего тринадцать лет, а выступать надо против собственного брата.
Он возвращается домой. Артема нет.
«К Томке своей… прощаться побежал», — догадывается Борька.
