Александр Кузнецов-Тулянин
Язычник
(М. : Терра, 2006)
Самый недооцененный роман десятилетия. Книжка, которую, ни минуты не сомневаясь, можно поместить в любые святцы русской литературы.
Если «Блуда и МУДО» прочитали как роман про похоть, то «Язычника» не прочитали вообще, посчитав, наверное, что там какое-то скудное по мысли фэнтези про язычников и звероватых, но красивых и очень сильных славян века примерно III или V.
На самом деле это самая сильная книга о современности. Современность отлично удалось рассмотреть, разместив романное действие на Сахалине. Вся наша Родина как Сахалин: полуостров на краю света, где живут люди, которые, кажется, когда-то были красивыми и сильными, а теперь дичают на глазах.
Текст густой, архитектура безупречная, характеры – просто ох какие. Впечатление было, как будто Шолохова читаю, – все клокотало внутри: это живое, это истинное, это как хлеб с солью.
Рассказы у Кузнецова-Тулянина (какая все-таки длинная и тягостная фамилия – будто невод вытягиваешь, пока ее произносишь) тоже хорошие, хотя не настолько, как «Язычник».
Что до нового, еще не опубликованного романа – «Идиот нашего времени», то я прочел первую главу и ужасно разозлился, о чем Кузнецову-Тулянину написал, – мы с ним, кстати, незнакомы. И название мне показалось ужасно претенциозным, и все герои новой книги вызвали тоску какую-то – там честные журналисты, и еще журналисты, которые продаются «олигархам», и тому подобные реалии, о которых почему-то очень любят писать наши почвенники, хотя сами толком, как мне кажется, ни олигархов этих не видели, ни в новой журналистике не работали.
А журналистика – это вообще чушь собачья, о ней не то что романов писать – о ней и говорить не стоит.
Михаил Гиголошвили
Чертово колесо
(М. : Ад Маргинем, 2009)
Романы сегодня пишут в основном с линейным сюжетом. Иванов вышел из дома и пошел. Шел, шел и умер. Или: Сидорова была несчастна. Несчастна, несчастна, а потом прошло.
В лучшем случае могут запустить две параллельные сюжетные линии. Иванов вышел из дома, а Сидорова была несчастна. То есть пишутся две повести, потом они тасуются – и получается типа как постмодернистский замысел, но вообще это две повести, и не более того.
Так, как сочинял свои романы Достоевский, сегодня почти никто уже не умеет: когда событий и героев огромное множество, когда роман создает ощущение огромного многоголосья и автор помнит обо всех и о каждом. И когда в этом многоголосье вдруг возникает главная тема – и она, как в лучшей, классической музыке, вдруг разворачивает паруса и выносит роман на такие просторы, что…
После Достоевского архитектурно мог работать на том же уровне только Леонид Леонов – недаром «Пирамиду» называют последним романом Серебряного века. Кто сегодня рискнет взяться за такой труд? Сегодня и читать-то такое боятся.
Короче, я веду к тому, что отныне грузины учат нас, как делаются классические русские романы.
У Гиголошвили, безусловно, не роман идей, а роман страстей – но страсти настоящие, эпоха разрезана как яблоко на дольки, вереница героев зрима настолько, что их можно рассадить на стулья в той комнате, где ты читаешь роман, и время от времени посматривать на них.
Впрочем, чтоб русским авторам совсем уж не впасть в хандру, надо пояснить, что Гиголошвили преподает русскую литературу в каком-то немецком университете, – так что в принципе он понимал, что делал, когда сочинял «Чертово колесо».
К тому же Грузия в этом романе… ну не самая привлекательная земля из возможных.
Но роман все равно очень сильный, сюжет так работает лопастями, что не подплывай близко, больно стукнет по хребтине.
И вот еще что скажу напоследок. Как-то мне встретились два замечательных грузина, с которыми мы выпивали. И они мне стали задвигать, что Гиголошвили и не грузин вовсе, а армянин.
Это хороший показатель. Так бывает время от времени, мы в курсе. Гиголошвили не грузин. Шолохов не писал «Тихий Дон». Хемингуэй не был на войне.
Все как полагается.
Могу только поздравить Гиголошвили в связи с этим.
Владимир «Адольфыч» Нестеренко
Огненное погребение
(М. : Ад Маргинем, 2008)
Самые сочные криминальные штуки в русской литературе придуманы почему-то в хохляцкой земле. Беня Крик и два романа (или киноромана?) Нестеренко – «Чужая» и «Огненное погребение».
Нет, у Адольфыча никакой этой одесской романтики нету – Нестеренко вообще позиционирует себя (в ЖЖ) как стихийного жидоеда, да и работает он сугубо в жанре мрачного реализма. Собственно, почему мрачного – просто реализма; а то, что в воровской жизни очень мало веселого, – что ж тут поделаешь.
Сам автор был участником криминальных бригад, сидел в тюрьме, был в розыске, до сих пор не открывает свое лицо (на программе «Школа злословия», например, он сидел в маске) – хотя, кстати сказать, мы с ним знакомы, и я за три бутылки пива могу дать словесный портрет Адольфыча.
Он такой крупный, колоритный, глаза слегка навыкате, очень убедительный в общении хохол. Взгляд поймать сложно – смотрит почти всегда мимо, в сторону. Большие спокойные руки, вполне тактичный и остроумный. С удовольствием смеется, если смешно. Если не смешно – не смеется.
Пиво с вас.
Собственно, я описал его лишь для того, чтоб сказать: на свою прозу он вполне похож. Я специально пошел на него посмотреть, чтоб убедиться в этом.
Знаете, бывает так – читаешь прозу и думаешь: какой мощный тип пишет. Потом встречаешь этого типа и понимаешь, что парень красиво гонит.
С Нестеренко все в порядке.
По крайней мере, мне, как инженеру человеческих душ, так показалось.
«Чужую» уже экранизировали, и, на мой вкус, удачно. «Огненное погребение» еще нет, а надо бы.
Если вы думаете, что там про криминал и всякие грабежи с убийствами – вы, конечно, угадали.
Но вообще это про Гражданскую войну, про смерть и про любовь – от человека, который вроде бы кое-что про это понял.
Я буду читать каждую книгу Адольфыча точно. Вот только он их, похоже, не пишет больше.
Михаил Шишкин
Письмовник
(М. : Астрель, 2010)
