— Тридцать…
— Ноль…
Таисия Никифоровна накрывает на стол. Движется она бесшумно и так же неслышно достает из шкафчика стакан, банку с вареньем, масло, сахар.
Таисия Никифоровна — пожилая, но еще крепкая, быстрая. В каждом ее движении — та сноровка, которая с годами вырабатывается у всех хозяйственных женщин, особенно на селе. Лицо у нее неприметное. Да и не только лицо — вся она какая-то незаметная, тихая.
'Да, — думает Таисия Никифоровна. — Вторая смерть. Кряду'.
Нет, она ни в чем не винит Михаила Николаевича. Ни в чем.
Много лет проработав в больнице, она, хоть и не врач, привыкла по десяткам признаков 'определять' больного. И едва взглянув на этого измолотого парня, вздохнула: нет, не жилец.
А ведь вчера лишь видела его. Сидел на скамье, возле волейбольной площадки. Смеялся. И на руке у него, от кисти до локтя, восемь штук часов нанизаны. И маленькие, и большие. Целая выставка. Вот оно как…
Но не о парне Таисия Никифоровна сейчас сокрушается. Тут уж плачь не плачь — без толку.
А вот Михаил Николаевич… Как он осунулся за последние дни! И пожелтел. И глаза… Говоришь с ним, он глядит на тебя, а ровно бы не видит. Глаза смотрят куда-то сквозь тебя, будто что-то важное находится там, дальше, за тобой.
И все больше напоминает он Таисии Никифоровне Володю. Ее Володю. У сына тоже иногда появлялся такой отрешенный взгляд. Особенно — когда он думал о своих радиоприемниках. Прямо-таки помешан был на приемниках.
И эта привычка то и дело ладонью приглаживать волосы… Ну, точь-в-точь Володя…
— Нет, спасибо, не хочется, — невпопад говорит Михаил Николаевич, скользнув взглядом по накрытому столу.
Накинув плащ, он выходит из дому. Вечер, дождь. Но в комнате слишком душно. И тесно. Стены нынче давят его.
Он идет по поселку. Темно. Лишь кое-где огоньки.
'Наш поселок — чем не город?! — вспоминается ему присказка разбитного одноглазого балагура, больничного сторожа, -
'Асфальт' и впрямь пожиже! Сразу облепляет ботинки.
Михаил Николаевич доходит до конца улицы, уткнувшейся прямо в густой лесок, поворачивает, шагает обратно.
'Зайти? К кому? К Тарасу Тихоновичу?'
Но сразу перед глазами — квохчущие куры с опознавательными знаками на хвостах. Нет, к фельдшеру неохота. Тем более — он опять начнет ласково корить: мол, предупреждал же; не слушаетесь вы, молодые, вот и результат…
'К учительнице?'
Но они почти не знакомы. Да и нехорошо в паршивом настроении идти к кому-то. Своей тоской портить вечер другому.
Михаил Николаевич возвращается домой.
Таисия Никифоровна молча глядит на него. Стол все еще накрыт. И чайник фырчит на огне.
Михаил Николаевич подходит к магнитофону. Так ни разу и не включил его. Как приехал — ни разу. Вот тебе и музыкальный лекторий!
Наугад ставит какую-то катушку, щелкает кнопкой.
звучит щемяще-тревожный романс Глинки.
Может быть, странно, но Михаил Николаевич, такой молодой, такой 'современный', очень любит старинные романсы. Хоть и наивны они, хоть и сентиментальны. Но у всех свои чудачества. Свое 'хобби'.
Он слушает один романс, и другой, и третий… Потом выключает магнитофон, ложится на кушетку.
— А в Ленинграде сейчас у Казанского светло. И людей!.. — мечтательно произносит он. — Я у Казанского живу…
Таисия Никифоровна молчит. Может, ей не по душе, что он сейчас заговорил о Ленинграде. А может, не нравится эта форма — 'живу'. Жил, а не 'живу'. Сейчас ты, милый, здесь живешь…
— Попейте чайку, — в который раз приглашает Таисия Никифоровна.
Но он не пьет.
— Отец с матерью, наверно, сидят у телевизора, — говорит он. — А в Филармонии!.. Интересно, что сегодня в Филармонии?!
Таисия Никифоровна молчит.
С каждым днем новый главврач все больше по сердцу ей. Особенно после одного телефонного разговора. Она слышала, как он уверенно и резко возражал кому-то.
'Кому бы это?'
И вдруг:
— Нет, Максим Афанасьевич, я не согласен. Решительно не согласен.
Таисия Никифоровна даже тихонько ойкнула: Максим Афанасьевич — заведующий райздравом.
Вспомнилось, как беседовал с начальством их прежний главврач. Любил тот выпить, и, очевидно, чуя свою вину, с начальством говорил вытянув руки по швам, покорно и тихо.
'А этот так и режет, так и режет!' — радовалась Таисия Никифоровна, слушая, как Михаил Николаевич настойчиво повторяет в трубку:
— Нам необходим рентген. Да, совершенно необходим. На современном этапе — что за больница без рентгена?
В больнице он по-прежнему проводит все свои дни. Но тот радостный боевой задор, с которым он приехал сюда, начисто исчез.
Михаилу Николаевичу теперь даже не хочется встречаться с больными. Утренние обходы вот уже три дня проводит терапевт Петр Наумович.
Хорошо, хоть операций в ближайшую неделю нет. Прямо-таки повезло. Михаилу Николаевичу кажется: очередной больной, назначенный на операцию, или отказался бы, или так нервничал, что от одного этого операцию следовало бы отложить.
Целиком погружается главврач в хозяйственные дела. Дров он уже наготовил на две зимы.
Так яростно ругался с райздравом, что выколотил не только медикаменты, но даже рентгеновский аппарат, хотя, честно говоря, не надеялся получить эту дефицитную и очень дорогую штуку. И ставки рентгенолога в их поселковой больничке нет. Но Михаил Николаевич заверил начальство, что сам, по совместительству, станет и рентгенологом. И заведующий райздравом согласился.
Идут дни. Михаил Николаевич ходит мрачный. Кажется ему: все глядят на него подозрительно, с укором.
Вот испытующе смотрит хитрый балагур, сторож. Мол, что поделаешь, бывает. Михаилу Николаевичу вдруг нестерпимо хочется подойти к сторожу, сесть рядом на крылечко и вот так, неторопливо покуривая,
