— Ну что, испытаем? — на одной из пустующих аллеек Мишка извлек из кармана пугач. Деревянная рукоять, знакомый изгиб трубки, ударник с докторской резиной, проволочный спуск. Все было исполнено коряво, но толково. И в отличие от магазинных погремушек выглядело довольно угрожающе.
— Так грохнет — мало не покажется, — пообещал Мишка.
— Не разорвет?
— Я норму знаю, не дите малое…
Серега прикусил язык. Он-то со своей спичечной нормой явно залетел. Хорошо, зрения не лишился! Да и руку могло оторвать! Пиротехника — дело чреватое…
— Здесь отверстия, так что наблюдай. Из них пламенем полыхнет. Ночью — знаешь, какая красота!
— Зашибись… — только и мог вымолвить Серега.
Мишка взвел курок, торжественно поднял над собой пугач, и в эту секунду раскатисто ударило. Совсем с другой стороны и так мощно, что оба присели.
— Что это было? Тоже пугач? — посеревшими губами спросил Серега. Мишка помотал головой. Но стоило им выпрямиться, как громовой раскат повторился.
— Там! — Мишка прозорливо указал пальцем.
— Салют? — предположил Серега.
— Ага… Посмотрим? — сунув пугач в карман, Мишаня первый бросился вперед. Виляя меж оградками, Серега поспешил следом.
Они вышли как раз к похоронной церемонии. Перед закрытым цинковым гробом стояло отделение солдат, которые по команде сержанта передергивали автоматные затворы и выдавали в небо над собой один залп за другим. Хоронили военного. Народу было немного.
Прячась в кустах, мальчишки пронаблюдали, как отгремел последний салют, как стали опускать гроб в огромную ямину, как заголосила одна из женщин. Потом гроб стали забрасывать землей, — каждый из присутствующих подходил и бросал горсточку. Поплевав на ладони, за лопаты взялись местные могильщики.
Смотреть стало страшно, и мальчишки попятились назад. Желание пострелять из пугача как-то само собой пропало. Во всяком случае, Мишка его больше не доставал, а Серега не напоминал. Вместо пугача он неожиданно для себя спросил о другом:
— Как думаешь, Миш, мы тоже умрем?
— Не знаю… Нет, наверное. Разве что убьют на какой-нибудь войне.
— А его тоже убили?
— Если награды на подушечке, значит, наверняка. Фотку-то видел? Совсем даже не старый.
Они почти наткнулись на столик, усыпанный ворохом конфет. Здесь хватало всего — сосачек, ирисок, даже шоколадных — «Каракумов» и «Курортных». Еще минут двадцать назад от такого богатства они бы ахнули и непременно набили лакомым трофеем карманы, но сейчас к найденным сладостям парнишки не притронулись.
— А я ведь понял, — сказал Мишка. — Это они специально оставляют. Чтобы те, кто умер, не чувствовали себя одинокими. Все-таки кто-то живой рядом. Синички там, белки с сороками…
— Ага, — Серега с легкостью принял объяснение.
— А Гоша, щегол такой, тырит их. Конфеты, значит.
— Да уж… Родственники, наверное, приходят потом, а тут ничегошеньки.
— Может, морду ему набить? — предложил Мишка.
— Конечно, давай.
— Только по очереди. Первый я с ним дерусь, потом ты.
— Почему это ты первый? Сначала я, — возмутился Серега. — Если ты начнешь, мне уже фиг что останется.
Мишка самодовольно ухмыльнулся.
— Ладно. Но только уговор: дерись не в полную силу.
— Конечно. Я же понимаю.
— И еще… — Мишка на секунду споткнулся. — Знаешь, на ту могилку можно потом что-нибудь принести.
— К солдату?
— Ну да. Скинемся, купим что-нибудь и принесем…
Серега и тут не стал возражать.
Когда уже подходили к забору, на минуту задержались перед другой свежей могилой. Памятника здесь пока не было, на курганчике из цветов и венков стояло наклеенное на картон фото. Девушка. Совсем еще юная. Смотрит, улыбается, и непонятно, почему она здесь. Серега представил, как лежит юная красавица под слоем земли, как не видит ничего и не слышит, и его пробил озноб. За спиной посапывал Мишаня. Он тоже смотрел на фото девушки.
— Как думаешь, ей холодно? — шепотом спросил он.
Мишка Крабов никогда не шептал. В любых компаниях и даже посреди урока он говорил своим обычным голосом. Но тут, видно, пробрало и его.
— Не знаю, — таким же шепотом отозвался Сергей.
Путь продолжили в полном молчании. По дороге не вспоминали больше ни о пугаче, ни о боярышнике…
Домой Серега вернулся повзрослевшим и притихшим. Когда отец, тогда еще живой и здоровый, грозно спросил, где он шатался, Серега не стал ничего выдумывать и честно все рассказал: про кладбище, про военного, про салюты. А еще рассказал про белок и конфеты.
Мама сидела рядом и тоже слушала, а потом сама вызвалась почитать ему что-нибудь на ночь. Раньше Серега улещивал ее, уговаривал, а тут даже не попросил ни разу. Но она всегда ощущала его состояние — словно рентгеном зондировала. И моментально откладывала все свои дела, жертвуя для него силами и временем. И отец, поглядев на маму, дал ему какой-то микстуры, — «успокоительное», как сказал он. Однако успокоиться у Сереги не получилось. В тот вечер ему не хотелось даже маминых сказок. Мальчуган чувствовал себя так, словно заболел ангиной. Мама читала что-то про Незнайку и его друзей, а он слушал ее голос и почему-то думал о той девушке, которой никто уже и никогда ничего не прочтет. Сереге было жалко девушку до слез, и в один из моментов он вдруг с ужасом понял, что то же самое произойдет когда-нибудь с ним, с родителями, даже с его сестрой — маленькой и улыбчивой Ленкой.
Серега едва дождался, когда мама поцелует их и уйдет. Когда дверь детской закрылась, он тут же уткнулся в подушку и беззвучно заплакал. Это получилось само собой. Очень уж многое скопилось в нем за день. Двухлетняя Ленка, конечно, услышала его всхлипы и тоже принялась тихо подтягивать.
— Ты-то чего, дура, ревешь!
— А ты?
— Хочу и реву, не твое дело! А ты не реви.
Но не реветь она уже не могла. Она была маленькой, и она была сестрой, и так уж выходило в этой жизни, что все у них было общее: еда, игрушки, радости и горести. А значит, порцию Серегиных слез волей-неволей тоже приходится делить пополам. Серега понял, что кто-то просто обязан прекратить первым. Ленка не могла, она была совсем крохой, значит, надо было успокоиться ему.
— Не надо, Ленчик, — Серега перебрался на кровать к сестренке, обняв, принялся целовать в пухлые щечки. Лицо у нее было мокрым от слез, еще и сопли дорожками тянулись под носом. Хорошо, под рукой нашелся платок. Вытирая ей личико, он справился наконец и с собой.
— Ты босе не будес? — гундосо спрашивала она.
— Конечно, нет.
— А чего левел?
Серега на минуту задумался. Можно, конечно, было рассказать ей все. Про кладбище и салют, про
