Несмотря на противодействие комиссара Балтийского флота Кузьмина и угрозы Петроградского губисполкома, 1 марта 1921 года на площади Революции (бывшая Якорная) состоялось многолюдное собрание (участвовало около 15 ООО человек) по вопросу о перевыборах совета. Собрание это и вылилось в первый призыв к восстанию.
Прибывший в Кронштадт председатель ВЦИКа Калинин пытался сначала сорвать собрание, а затем перевести его с площади в Морской Манеж. В том же направлении действовал старый председатель Кронштадтского совета Васильев. Попытки эти не увенчались успехом. После того как «всероссийский староста», намекая на вооруженное подавление мятежа, сказал, что «если Кронштадт скажет А, то мы ему скажем Б», а Васильев заявил: «Кронштадт не целая Россия, поэтому мы с ним считаться не будем» — собрание единогласно приняло боевую резолюцию, предложенную накануне командами «Петропавловска» и «Севастополя».
Калинин поспешил уехать в Петроград. Буря разрасталась. Кронштадтские коммунисты получили от Зиновьева распоряжение организовать боевые отряды.
На следующий день было созвано новое обширное собрание в «Доме просвещения» (бывшее Инженерное училище) под председательством матроса Петриченко (писарь с линейного корабля «Петропавловск»). Чувствовалось приближение антибольшевистского взрыва. Последний был в значительной мере подготовлен крайне бестактной и грубой речью комиссара Балтфлота Кузьмина, которому матросы благородно предоставили первое слово.
Когда же стало известным, что к месту собрания приближается отряд коммунистов в две тысячи человек, революционные вспышки собрания сразу же превратились в костер восстания. Был спешно избран «Военно-революционный комитет» в составе: Петриченко, Яковенко (матрос службы связи), Архипов (машинный унтер-офицер), Орешин (народный учитель) и Тукин (рабочий электромеханического завода).
Кузьмин и Васильев были арестованы. Революционный комитет перешел на «Петропавловск», где был образован «Боевой Штаб». Матросы и рабочие вооружились. Вечером восставшие заняли помещение Чека, телефонные станции, арсенал, правительственные и партийные учреждения.
Война была объявлена…
Таков, в очень кратком изложении, первый период «белогвардейского бунта в Кронштадте», имевшего столь исключительное значение в дальнейших судьбах России.
Как же реагировали «вожди» на такой неожиданный подарок, полученный советской властью от «красы и гордости октября»? Что предпринял совнарком для подавления восстания?
Сперва думали потушить разгорающийся пожар домашними мерами. Бунтующих моряков уговаривали в Петрограде, уговаривали в Кронштадте. Параллельно с уговорами применялись угрозы — пока словесные. Грозные речи говорились и прокламации писались комячейками Балтфлота.
Вот образец этих чисто митинговых упражнений, а их было бесчисленное множество.
«Товарищи! — писала «Революционная тройка Балтфлота» Галкин, Кожанов и Костин.
— Вас нагло обманули и продолжают обманывать разные подозрительные личности. Вы наивно поверили нелепым уверениям наших злейших врагов и попались как кур во щи.
На что надеются, чего хотят преступные заговорщики? — Рабочие Красного Петрограда, почуяв опасность, насторожились и дружно встали к станкам.
Моряки Петроморбазы и Шлиссбазы глубоко возмущены вашим легковерием. Гарнизоны фортов «Краснофлотский» и «Передовой» ощетинились против Кронштадта…
Вам внушают, будто Петроград сочувствует вашей затее, будто Сибирь и Украина поддерживают вас. Все это — жалкие измышления и наглая ложь. Сибирь и Украина тоже крепко стоят за Советскую власть…»
Над Кронштадтом то и дело показывались аэропланы из Петрограда, сбрасывавшие бесчисленные оттиски речей, предупреждений и угроз Зиновьева, Калинина и т. д.
Столпы коммунизма напрасно изощрялись в красноречии. Восстание разгоралось. И на смену провокационным фразам Зиновьева о милости, которую советская власть готова оказать всем раскаявшимся, пришел такой «суворовский» приказ Реввоенсовета, сброшенный с аэроплана в нескольких тысячах экземпляров (орфография подлинника):
«К гарнизону и населению Кронштадта и мятежных фортов.
Рабоче-крестьянское правительство постановило вернуть незамедлительно Кронштадт и мятежные суда в распоряжение Советской Республики.
По сему приказываю:
Всем поднявшим руку против Социалистического Отечества немедленно сложить оружие.
Упорствующих обезоружить и предать в руки Советских властей.
Арестованных комиссаров и других представителей власти немедленно освободить.
Только безусловно сдавшиеся могут рассчитывать на милость Советской Республики.
Одновременно мною отдается распоряжение подготовить все для разгрома мятежа и мятежников вооруженной рукой.
Ответственность за бедствия, которые при этом обрушатся на мирное население, ляжет целиком на головы белогвардейских мятежников.
Настоящее предупреждение является последним.
Кронштадт молчал. «Краса и гордость» зашла слишком далеко, чтобы сдаться.
К Кронштадту Троцкий бросил шестьдесят тысяч курсантов, чекистов, «заградителей», красноармейцев надежных полков (из центра России). Весь петроградский гарнизон был обезоружен.
Необозримые ледяные поля обагрились обильной кровью.
При каких условиях происходила осада немногочисленного гарнизона Кронштадта испытанной гвардией Троцкого, почему и как пал Кронштадт — ответ на эти вопросы требует специальной статьи.
Еще о разногласиях по отношению к армии
Прекрасная статья Виктора Ларионова (в № 491 «Новых Русских Вестей») о классификации некоторыми кругами эмиграции вопроса об отношении к Белой армии как чего-то второстепенного, в лучшем случае, или даже совершенно не нужного, в худшем, глубоко задела во мне то, что называется стыдом. Стыдом за необходимость в такое время доказывать этим кругам доминирующее, если не сказать исключительное, значение армии как единственно твердого фундамента под ногами бросающегося со стороны в сторону беженства.
Мнение того или иного лица о добровольческих кадрах — отнюдь не эмигрантское разногласие. Отношение к армии — критерий нашей собственной моральной и политической устойчивости. Когда я слышу неодобрительный отзыв о Белом движении, — я знаю, что лицо, этот взгляд высказывающее, никогда в руки свои винтовки не возьмет, никогда не отдаст просто и прекрасно своей жизни за Россию так, как это сделали десятки тысяч незаметных героев на всех противоболыпевистских фронтах. Ибо и трус может критиковать героя и высказывать мудрые — и то не всегда — мысли задним числом, но любовь к своей стране и народу запечатлеть смертью может только герой. Ибо болтовня есть болтовня, а жертва есть жертва. Поэтому оскорбляют слух и сердце факты, когда самовольная болтовня моральных и политических
