— А я не на ней женился, а на заводе! — огрызнулся он.— Кто же знал, что так повернется?
— Ладно, время — деньги, а мое время стоит очень дорого. Что тебе от меня надо?
— Хочу предложить тебе этим делом заняться. О деньгах не беспокойся: заплачу, сколько скажешь. Этих двух дармоедов тебе в помощь дам — пусть хоть на побегушках свои долги отрабатывают. Ну и мальчиков, конечно, чтобы самой руки не пачкать. Как?
— А зачем тебе это? Ты что, местью пылаешь или думаешь, что сам в списке следующий?
— Какой местью?! Скажешь тоже, местью! Я боюсь! Понимаешь? Боюсь! — крикнул он.— Я не знаю, откуда в этой истории ноги растут! Я не знаю, чего мне ждать и ждать ли вообще! Я не понимаю, что происходит! Если бы предъява какая-нибудь была, наезд, то все ясно, разрулили бы. Так ведь нет ничего, вот что страшно-то!
— А чего ты боишься? У тебя мордоворотов, как грязи.
— А ты думаешь, у папеньки меньше было?! — взорвался он.— И ведь, главное, не дали этой вонючке своей смертью сдохнуть, а ему и оставалось-то всего ничего.
— Это о ком это ты так ласково?
— О Богданове, о ком же еще! Он же от рака загибался, ему больше месяца ни один врач не давал. Он же гнил заживо, а уж смердел!..— при воспоминании об этом Наумов передернулся.— Поэтому мы и с собранием акционеров поторопились, чтобы все успеть оформить.
— Что оформить?
— Да то, что он уходит и меня вместо себя оставляет,— отмахнулся он — не это его сейчас волновало.— Ну что, возьмешься?
При одной мысли о том, что нужно будет копаться в истории этой семейки, я сама передернулась не хуже Наумова и, поднимаясь, сказала:
— Нет. У меня на ближайшее будущее совсем другие планы.
— Катитесь отсюда! — рявкнул он на Чарова и Солдатова, которые все время нашего разговора тихо, как мышки, просидели в уголке.—.Слушай,— сказал он, дождавшись, когда они выйдут,—все говорят,—тут он кивнул на то место, где они сидели,—что ты человек прямой. Скажи, может за всей этой историей Матвей стоять? Понимаешь, хоть Мишка и талдычит, что таких специалистов не существует, но не с Луны же они свалились? А у Матвея, если хорошенько в закромах покопаться, все что угодно найти можно. Может, перетерла бы ты с Матвеем, если это, конечно, он, чего ему от меня надо,— все же знают, что ты с ним по корешам.
— Я Чарову уже говорила, но, если надо, могу и тебе повторить — Павел Андреевич здесь ни при чем. Что еще?
— А чего тут еще? — вздохнул Наумов, и на какую-то секунду мне стало его жалко — такой испуганный был у него вид, но это чувство быстро прошло.— Мне, конечно, и так на безбедную жизнь хватит, но и наследство упускать не хочется. Мне бы только эти полгода до декабря продержаться, а там... Свинтил бы я отсюда подальше, да с концами... И гори оно все синим пламенем — мне жизнь дороже.
— Полгода? — задумчиво сказала я.— Ну, тогда напиши завещание и укажи в нем, что все, что у тебя уже есть, и то, что тебе еще только предстоит от твоих в бозе почивших родственничков унаследовать, ты оставляешь государству. И рассказывай об этом всем, кто спросит и не спросит. Если дело только в деньгах, если это не что-то личное, то люди будут знать, что ничего от твоей смерти не выиграют, а значит, и смысла связываться с тобой у них не будет. Вот тогда, может, сам в живых и останешься.
Наумов задумался, что-то прикинул в уме и расхохотался.
— Слушай, а ведь эти дармоеды правы оказались, когда говорили, что ты можешь дать дельный совет. Не зря я их все-таки кормлю,— и радостно заявил: — Ты с меня имеешь! А если мальчики нужны будут для какой-нибудь работы — позвони, дам.
Полная отвращения к самой себе от совершенного только что для этого мерзавца доброго дела, я вышла из кабинета и увидела дожидавшихся меня в приемной Чарова и Солдатова.
— Михаил Владимирович, проводите меня до машины, если вас не затруднит,— сказала я, делая вид, что не замечаю Пончика, с которого это было, как с гуся вода, потому что он приветливо ко мне обратился.
— Что ж вы, Елена Васильевна, старых знакомых не узнаете? — говорил он, шагая рядом со мной вниз по лестнице.
— А если не хочу узнавать, тогда что? — не глядя на него, спросила я.
— Тогда зря! — убежденно сказал он.— Ведь если бы вы тогда не ушли, то и ковырялись бы в мелкой бытовухе по сей день. И ни Кипра, ни «девяточки» новенькой, ни часиков таких,— он кивнул на мои «Картье»,— у вас не было бы. Жить-то вы на вольных хлебах гораздо лучше стали? Или я не прав?
— Может, мне вас еще и поблагодарить надо? — я остановилась и повернулась к нему.
— А вот и не мешало бы. Может быть, я еще в те годы в вас ваше истинное призвание разглядел.
Тут уж я не выдержала и рассмеялась:
— Старый лис из любой ловушки выход найдет!
— Ну, не такой уж и старый! — возразил Солдатов.— Мы с Панфиловым, между прочим, с одного года,— и предложил: — А не выпить ли нам мировую у меня в кабинете?
«А можно,— подумала я.— Заодно и узнаю, что же это за убийства такие необыкновенные»,— и сказала: — Я за рулем, поэтому мне только кофе.
Но Федор Семенович, извиняясь, развел руками.
— Электричества на заводе нет, так что кофе не будет:
Солдатов, или Пончик, как его звали за глаза в райотделе, был невысоким, каким-то кругленьким человеком с конопушистым простяцким лицом и небольшими хитрыми голубыми глазками, которые, когда он злился, становились большими и круглыми. Обнаружив однажды, что от некогда буйной шевелюры остался лишь небольшой венчик седых волос, он решил бороться с лысиной радикально, то есть просто побрил голову, и с тех пор вызывающе блестел своей совершенно гладкой головой, что, вкупе с его фигурой, и послужило причиной появления такого прозвища — Пончик.
Наученный жизнью Федор Семенович, и раньше всегда знавший, с кем и как надо ладить, подготовился к нашей встрече заранее, потому что скатерть-самобранка была уже раскинута, но мне после плотного завтрака есть совсем не хотелось, и я ограничилась соком.
— Могу вас обрадовать,— сказала я.— Наумов признал, что не зря вас кормит. Так что, может, для вас все еще и обойдется. Но! С вас причитается!
Они недоуменно переглянулись.
— Для непонятливых объясняю: хочу послушать эту таинственную историю.
— Если с самого начала, Елена Васильевна, то я сейчас кого-нибудь за раскладушкой сгоняю, потому что это не на один день разговор,— предупредил меня Солдатов.
— Федор Семенович, да прекрасно вы меня поняли. Меня только убийства интересуют.
Они снова переглянулись.
— Ладно,— сказал Солдатов.— Слушай. Только давай уж по-старому: я тебя Еленой, а ты меня Семенычем,— раз мир у нас.
Я, соглашаясь, кивнула, и он начал рассказывать: — Первым, как ты уже знаешь, был Толька. Он мало того, что пил беспробудно, так еще и на иглу подсел. Лечили его, конечно, и не раз, но все без толку. Отец его отселил, чтобы эту рожу кривую каждый день не видеть, купил ему хорошую квартиру в доме с охраной в нашем же районе. Я этих парней сам инструктировал, да и доплачивали мы им, чтобы они, в случае чего, нам отзванивались. Так вот. Тольку поздно вечером 1 июня, крепко хваченного, водитель домой отвез. А утром... — Семеныч повел шеей и хрустнул пальцами — я этот жест еще со времен райотдела помнила, значит, неприятное что-то он сказать собирался.—А утром отец ему звонит, а трубку не берет никто, он — охране. Те говорят, что дома он, не выходил никуда. Ну, мы поехали — может, передоз у него. Квартира изнутри заперта, да так, что снаружи не открыть. Взломали дверь... А он перед орущим во всю мочь телевизором в кресле сидит. Уже холодный. И с дырой во лбу. Думали сначала, что застрелили его, а после вскрытия у него в башке стрелку металлическую нашли. Небольшую такую, сантиметров десять, не больше. Я таких и не видел никогда. Она туда полностью вошла, и из мозгов каша получилась, а отпечатков на ней никаких нет. Специалисты вычислили, что стреляли, хоть и непонятно из чего, с чердака
