— Как это твой дедушка умер? — возмущается мать, гремя подойником. — И что может знать о твоём дедушке этот обжора?! Вот я его увижу, я ему задам!.. Не умер твой дедушка! Не умер!..
— А если мой дедушка не умер, тогда где же он?
«От сына так просто не отвяжешься», — думает она и начинает выбираться из трудного положения, как муравей со дна чашки.
— Нет, вообще-то он умер, — противоречит она сама себе, — все ведь умирают… когда-нибудь…
Но с Груей так разговаривать нельзя.
— Так умер или не умер?
— Не совсем твой дедушка умер! Не совсем, понимаешь!.. Не весь твой дедушка переселился на кладбище! Не весь!.. Нет-нет, возьмёт да и напомнит, что в каждом из нас он присутствует и с нами на земле как бы остался… — Мать гладит Грую по голове и продолжает: — Ведь прислал же он тебе зимой орехов?.. Прислал!..
Груя вспоминает: действительно, зимой дед ему прислал орехов!
— А воду мы с тобой из чьего колодца пьём? — спрашивает мать Грую.
— Из дедушкиного колодца! — подтверждает Груя.
— А здесь вот, где мы сейчас стоим с тобой, здесь, думаешь, раньше был дом? Пустое место было! Этот дом построил твой дедушка своими руками!.. И вот нас с тобой ни дождь не мочит, ни солнце не печёт. Это он нас своими руками защищает!..
— А глаза, мама, какие глаза были у дедушки? — спрашивает Груя. Они ведь тоже немного остались с нами?
— Цвет своих глаз он небу отдал на войне. Голубые они у него были! Чтоб небо всегда голубое было, всегда-превсегда, он этот спокойный цвет небу и отдал!
Становится темно, и Груя сам теперь замечает, что его дедушка не совсем умер. Крыша их дома похожа на шляпу, надвинутую на лоб. Вот и два окна зажглись, светятся в темноте, как будто это дедушка смотрит на засыпающую деревню, на мать, которая всё ещё возится и огороде, на отца, что, попыхивая трубкой, разговаривает у калитки о чём-то с соседом, на муравья, который сидит на плече у внука. Груя теперь ясно представляет, что не мог его дедушка взять и умереть совсем-пресовсем…
В эту ночь Груе не терпелось дождаться утра. Так не терпелось!..
Когда солнце показало из-за крыш и деревьев своё уже разгорячённое лицо, Груя выбежал на улицу. На плече у него восседал и трясся муравей.
— Доброе, утро, дедушка! — закричал Груя. — Я твой внук! Правда, что ты видишь меня?.. Правда?!.
— Да! Да! Да! — отражаясь от чего-то, ответило эхо.
Груя доволен, он бежит в глубь двора, к ореховому дереву, такому огромному, что под его развесистой кроной можно целой подводе с лошадьми развернуться. Орех этот посадил дедушка, когда он и сам был таким же маленьким, как сейчас Груя. Груя снимает с головы дырявую соломенную шляпу и низко кланяется ореху.
— А вот и я! Добрый день, дедушка!
Дерево внимательно рассматривает мальчугана — тысячи глаз кажутся спрятанными за каждым листиком…
Между прочим, тот дед с палкой заходил ещё несколько раз во двор, как и раньше, только Груя больше к нему носа не кажет: вдруг этот противный обжора и жадина опять муравья потребует вернуть. Груя всё с дедушкой разговаривает, так ему это понравилось. «Я пришёл за водой, дедушка…» — говорит он колодцу. А однажды залез на крышу — прямиком к дымоходу, откуда валил дым, да как загудит в трубу: «Всё куришь понемногу, дедушка?» Дедушка вместо ответа ещё гуще дым начал пускать, так что Груя как раскашляется и давай дым от себя обеими руками отгонять…
Много воды утекло с тех пор в Рэуте. Муравей и тот обзавёлся родственниками: снуют взад-вперёд, снуют, — дел ведь стало тоже гораздо больше. А Грую сразу и не узнаешь — он теперь большой, в третьем классе учится и ходит не так, как все, а прихрамывает, — то ли ногу натёр сандалией, то ли… для солидности.
Титирикэ, мальчишка постарше, что живёт по соседству, думает, будто Груя что-то из себя воображает. Груя же думает про Титирикэ: тоже мне, всего на два дня, а старше считается. Дедушка вот у него живой… Это уже, конечно, дело серьёзное. Если бы Груя был завидущий, он бы, может, и позавидовал Титирикэ, но Груя не из тех. Померяться силами, это он может, это пожалуйста: посмотрим, кто из нас сильнее… Совсем недавно Груя так скрутил Титирикэ, да так бросил его, — нет, не на камни и даже не на землю, — на чистую траву, но у Титирикэ всё равно косточки затрещали… Однако он тоже парень не промах — в ответ не полез в драку, а просто состроил хитрющие глаза и сказал, чтоб все вокруг слышали:
— Вчера вечером мой отец поймал знаешь какую большую рыбу?
— Какую большую? — заинтересовался Груя.
— Как у моего дедушки борода!..
Груя сразу сник. Вообще-то они оба, чего греха таить, любят подзуживать друг друга. Возвращаются, скажем, вместе из школы и если, не дай бог, у Груи отметка повыше, чем у Титирикэ, то Титирикэ тут же хватается вдруг за живот, хоть посреди дороги:
— Ой, как есть хочется, как есть хочется, — ноет он, — и голод у меня не круглый, знаешь, а продолговатый такой!..
— Какой-такой продолговатый? — интересуется Груя.
— Как бы это тебе поточнее сказать?.. Ото рта до самого пояса, пожалуй… Ну, как у моего дедушки борода!
— Мне, Титирикэ, — отвечает Груя, — сейчас не про дедушкину бороду хочется слушать, мне летать хочется… над тобой, над селом… в голубом, голубом, как дедушкины глаза, небе! Мой дедушка этот цвет своих глаз всему небу оставил!..
До этого Титирикэ никогда не додуматься. У него ведь дедушка живой, и весь цвет его глаз в глазах и умещается. А дедушка Груи свой цвет глаз голубому небу подарил. Сколько же у него этого голубого цвета было!
Груя всё же нет-нет да через забор на дедушку Титирикэ возьмёт и посмотрит, без зависти, так просто… Наверно, совсем живой дедушка лучше, чем не совсем живой?.. Возьмёт Груя отпилок дерева и давай из него почти что совсем живое делать: бок-бок!.. Тук-тук!.. День тук-тукает и бок-бокает, два бок- бокает и тук-тукает. И вот появляется из полена… мама, да не та, что с утра до вечера вся в хлопотах и куда-то торопится, а совсем-совсем другая…
— Ну, как у тебя дела, мама? — спрашивает сын, довольный уж тем, что эта мама всё время будет с ним дома сидеть. Захотелось ему и дедушку такого же приобрести, да не знает Груя, как он в жизни выглядел. С этим вопросом он и пристаёт всё время к матери, от дел отвлекает.
— Какой, да какой!.. Как все!.. — будто бы сердится она. — Сходи в деревню и посмотри на… деда Устина. На деда Штефана посмотри…
Идёт Груя в деревню, к одному старику присматривается, на другого глаза пялит. «Так вот, оказывается, каким был мой дедушка!..» Тетрадь Груи заполняется ушами, бородами, носами. «Если ото всех взять что-то похожее, то дедушка оживёт в том пне дерева, вырванном бурей в лесу, что отец в сарае хранит. Корни — это будет густая и длинная борода дедушки, а всё, что выше, — лицо: глаза, лоб…» Жалко Груе, что силёнок у него пока маловато с этим пнём справиться и дедушку из него вытащить на свет (чтоб все снова увидели, каким он был на самом деле). Тяжело-то, тяжело, но топорик мальчик уже точит…
Отец провёл электричество в сарай, мать ходит на цыпочках по двору. То мать прислушается, то отец ухо навострит — всем интересно, что это Груя там мастерит. Даже дым из очага соседей, где живёт этот озорник Титирикэ, и тот кружил-кружил по воздуху, да как прошмыгнёт под навес… и ему, видно, любопытно, что там делает Груя, забыв обо всех играх и шалостях.
— Кхы! Кхы! — задыхается мальчик. Глаза покраснели, но топорик из рук не выпускает. На пень с дедушкиной бородой поглядывает, а сам полегче чурбачок в руках вертит, от дыма отмахивается, с дымом воюет.
Мать его не из стеснительных — бегом к соседке.
— Слушай, — говорит она матери Титирикэ и топает ногой. — Если у твоего мальчика есть живой
