шалаша, тишину будоражил. Титирикэ борозду за бороздой отваливал. Ребята копошились в земле: кто делал лунки, кто сажал семена, кто засыпал лунки землёй.
Так прошёл день-два. Холм им казался всё больше и больше, как будто он рос. Разбитые к закату от усталости, многие засыпали прямо в поле, согревая землю своим телом, пока другие тормошили их и уговаривали идти спать домой.
Посреди недели как-то вдруг наладилось. И никому в голову не приходило, что взрослые при луне работали за них. Правда, без барабана, а тихо и серьёзно.
И вот арбузы и дыни стали высовывать свои ушки из земли. Тут же начали их и полоть, а Нани «бум! бум! бум!» в свой барабан, да так громко, что слышно было и в селе.
Теперь все ложились под «бум-бум!» и вставали под «бум-бум!».
Тучи в небе, слыша барабан, широко разевали рты, пока не превращались в дождь.
Тут уж и арбузы и дыни под барабанный гром так быстро стали расти, что казалось, вот-вот покатятся с горы: полосатые, чёрно-бело-зелёные… Только хвостики их и удерживали, а то бы врассыпную, кто куда.
— Хорошо-о-о! — гордо прохаживался по холму дед Ион Думиникэ. Он на радостях даже бороду отрастил и тоже купил себе ножик, как маленький. Дед радовался больше других.
Для всех в Шишках в то лето солнце было, как красный арбуз, а луна — как жёлтая дыня, звёзды — словно их семена.
Как-то в пятницу сельчане почувствовали вдруг, что чего-то им вроде не хватает! А-а! Барабан замолк!.. С чего бы это?!
Вечером приходит Нани домой с порванными на коленях брюками. Оказалось, ребята нашли совсем уже спелую дыню. Чтобы не отставать от других, Нани стал ползать на коленях — нюхать одну дыню за другой. А дынь-то много, и они во-о-о-он какие! Обнюхай-ка их все.
Дома теперь никому не сидится. Хоть пуховые подушки подавай, хоть одними пирогами корми, всё равно ребятишки на ночь убегают к шалашу, где поют сверчки. Даже собак берут с собой… Как же иначе?!
А сторожей-то, сторожей развелось столько, что Титирикэ, проснувшись как-то от света яркой луны, бившего прямо в проём шалаша, подумал спросонья, что это не головы мальчишек рядом, а арбузы, — и давай стучать по их головам костяшками пальцев — поспели или нет? Вот смеху-то было!
Потому и перестал барабан греметь. До него ли! Тишина над всем полем такая, будто и сверчки уже не поют.
— Вот шалопуты! — говорит один отец другому. — Пока работали, подавали нам весточки, на помощь звали, а как отведать арбуза или дыни, так и забыли нас позвать!..
Но и тут ошиблись родители.
Однажды видят — машет им кто-то с самой верхушки шалаша. То Титирикэ сзывал всех своей шляпой. Кто-кто, а уж он-то лучше других знал, что если у отцов в эту пору повывернуть карманы, то у каждого, как и у мальчишек, окажется… по ножичку. Повалили отцы к шалашу один за другим, за ними и женщины. На спело-сладкий запах арбузов и дынь идут и идут…
А соседние холмы сгорбились под тяжестью своей ноши: всё табак да табак, свёкла да свёкла! — и с завистью посматривают на Козий Холм: повезло ему!
Две ёлки
Старушка жила одна. Дети её разбрелись по свету. Собачонка — вот всё, что было у неё живого рядом. Правда, иногда приходили соседи, справлялись о здоровье, но когда почтальон приносил письмо, старушка надевала очки и кому же первому она читала его? Собачонке Кнопке…
Собачка слушала так внимательно, ну точно человек, а ночью непременно приносила к старушкиной постели то старый ботинок, то босоножку, как бы говоря: «Не расстраивайся, бабушка! Не одна ты на свете».
Проснётся старушка, увидит их на коврике и радуется: вроде бы гости приходили и позаботились о ней.
И вот послезавтра должен был наступить Новый год. А снега не было, хотя бы для того, чтобы отряхнуть ноги перед порогом. Хмурые холмы, тяжело вздыхая, как мехи в кузнице, обступили село со всех сторон, такие мрачные, будто похоронили кого-то.
Люди, словно приманивая зиму, то суют ноги в сапоги, то надевают шапки, а то и рукавицы натягивают, как в сильный мороз, но всё зря снега нет и нет.
— Слушай-ка, давай затопим печи! — сказал один толстяк другому. Вдруг дым снег приманит?..
И вот дымоходы надевают белые дымовые шапки. Может быть, увидят снежинки село Шишки и укроют его белой пеленой?!
А один шутник, тот даже сонную ворону разбудил, чтобы та рассыпала над селом своё недовольное карканье!..
— Всё! Теперь пойдёт снег! — радовались люди, подбрасывая в небо шапки.
Ночью то тут, то там открывались двери и окна: что там вверху делается? Ни одной снежинки, только звёзд полно!..
Утром опять над деревней целое стадо тёмных туч: словно чёрные буйволы проглотили всех белых…
— Слушайте! А не спеть ли нам за здоровье Зимы! — сказал в одном доме шутник своим гостям. — Может, у неё совесть и проснётся?!
Только одинокая старушка молила зиму повременить ещё немного, разговаривая с собачонкой:
— Ни одного полена в доме, ты же знаешь…
— Знаю, знаю, — как бы говорила собачка, потряхивая головой.
И только когда во двор к старушке въехал воз с дровами, закружилась в небе одинокая снежинка, но и ту проглотил на лету молодой воробей, который подумал: не иначе как белая мошка… И, может быть, потому, что этого хотел воробей, закружился вскоре над селом целый рой снежинок.
Воробей сердился: «Ух ты, какие холодные мошки!» — и забился в гнездо под навесом.
А белые уже не мошки, а целые овечки вроде бы проломили небесные ворота — падали и падали.
Посмотрели утром люди в окна — ух ты! Показалось, что за ночь село поднялось куда-то высоко в небо.
Всё вокруг белым-бело…
И такая тишина вокруг!
Хозяйки ставят сонные чугунки на огонь, а мужчины ходят важные по снегу, как по полю пшеницы: вон как уродило небо!
Окна пустые — все дети на улице. Кто по пояс в снегу, кто по самую макушку. Позабыли даже, что завтра Новый год!
«Батюшки! — хватается за голову одна женщина. — Всё ещё не вернулся человек из леса, которого за ёлкой послали!»
Теперь уж не добраться ему до села! О машине и речи нет! Они все под снегом. Лошади не отличат дорогу от обочины, могут и в колодец угодить.
— Привезём его на вертолёте, — говорит Титирикэ, с ног до головы белый, как полярный медвежонок.
Сосед, разгребавший калитку, пожимает плечами: где, мол, взять вертолёт, если даже птицы попрятались по гнёздам.
Но и оставить детей без ёлки тоже нельзя. Если их рассердить, кто после Нового года в школе останется? Только колокольчик и человек, который в него звонит…
Выбрали лошадь с самыми длинными ногами и надели на неё седло. Вот выходит из дома отец Титирикэ, весь закутанный и с верёвкой в руках.
