провести осень в Кирххорсте, я заснул.
Утром за завтраком кельнер с многозначительным лицом поинтересовался у меня, слышал ли я уже последние известия. Оказывается, мы вступили в Польшу. Весь день в суете непрерывных дел я собирал дальнейшие новости, которые в целом подтвердили начало войны, в том числе с Францией и Англией. Вечером немногословные донесения, распоряжения, светомаскировка города.
В десять часов я отправился к Замковому мосту на встречу. Старый город, окруженный Люнебургской пустошью, был погружен во мрак, и люди, словно призрачные тени, двигались в минимуме света. Окутанный матово-голубым мерцанием, замок возвышался, словно старый дворец в сказочном городе. Сквозь темноту, подобно невесомым танцорам, на велосипедах скользили люди. И время от времени из заполненного водой рва, окаймлявшего замковый парк, доносились всплески тяжелых карпов. Подобно этим животным восторг тоже порой бросает нас в чужую, более легкую стихию.
Я миновал скамью, на которой сидели две пожилые дамы; одна из них сказала: «Тебе следует учесть, что при всем при том есть и судьба».
Далее в кафе. В свет, музыку и звон бокалов попадаешь, словно на тайные пиры в пещерах альбов[67]. Но и здесь звучат голоса из радиоприемников, сообщающие о бомбежках и вселяющие в людей тревогу.
Красивая дорога на службу через Французский сад, мимо памятника королеве Каролине Матильде, пасеки и шелководческого хозяйства. Зеленый травяной газон в пору первой осенней прохлады; временами над ним пролетают сороки. Дальше пруд, зеркало которого кое-где колышется от мягких ударов рыбьих плавников, с лебедями и пестрыми утками у берега.
В этом фрагменте мира, где достигнуто подлинное развитие, растения словно обретают сознание, и теперь им остается лишь созревать. И тогда это прорисовывается четким контуром — в спокойном великолепии, уверенности и нередко в металлической чеканке жизненной формы. В плоде преобладает пластика, как некогда в цветении — краска и аромат, и теперь это соотношение во всем растении обретает гештальт. Очень красив, например, тот способ, каким лист начинает набухать у места крепления, прежде чем сорваться с ветки, особенно у платанов и каштанов.
После краткосрочного отпуска снова в Бланкенбурге, где я занимаюсь на курсах. Любая война начинается с учебной подготовки. В Кирххорст я приехал довольно поздно. Мои домашние сидели при свечах в гостиной. В саду зреют фрукты. Виноград тоже уродился на удивление славно для этого северного, болотистого уголка, впрочем, свой вклад внесла и кирпичная стена, которая сберегает про запас каждый солнечный лучик.
В отпускном настроении есть что-то от paradise lost[68], поскольку отношения, с которыми мы прежде сталкивались каждый день, сегодня представляются нам какими-то исключительными. Встретившись с чем-то вновь после длительного отсутствия, мы чувствуем, что в его облике появилось нечто призрачное, фантасмагорическое. Жизнь стремится сразу же заполнять пробелы. Со времен Агамемнона материал для трагедии остался неизменным, ее дыхание доносится до нас и теперь, когда мы вернулись в сад, который покинули когда-то давно. Только цветы и плоды расцветали и зрели без нас.
Воскресенье. Почти весь день был занят чтением корректур «Мраморных утесов». Достаточно посмотреть, каких мук стоит найти единственно верное выражение, чтобы понять, насколько Арес враждебен музам. Однако тут мало толку от чрезмерных усилий воли — для нее тяжести, которые вынужден поднимать прозаик, слишком легки, слишком невесомы.
Удивительно, как я закончил эту работу «к сроку». Быть может, существуют инстанции, которые пекутся о том, чтобы к блюдам, которые стряпает время, каждый оказывался к месту со своей приправой. Подобное восприятие для меня чаще всего мучительно, ведь нам не нравится видеть нити, которыми управляется театр марионеток. Власть свободы настолько сильна, что достаточно даже мечты о ней.
Между свободой и судьбой такое же соотношение, как между центробежной силой и гравитацией — как орбита планет образуется игрой противодействующих сил, так, собственно, и человеческая, то есть вертикальная, осанка тоже сводится к этому.
Осень медленно движется вперед. В Бланкенбурге я знакомлюсь с одной из жемчужин среди городов Гарца. Город кажется мне много уютней, чем негостеприимный и беспокойный Гослар. Воздух здесь мягче и почва теплее, как видно уже по растительному покрову. Группы благородных каштанов окаймляют парковые лужайки, которые кругами и полосами пронизывают зеленью местность и, ластясь, приникают к предгорьям. На округлых и вытянутых клумбах с расточительной пышностью разрослась индийская канна с огненно-алыми либо желтыми и пурпурно пламенеющими бутонами на роскошно-зеленых стеблях. Пышность в этом цветке соединяется со строгостью формы, словно отлитой из бронзы. А потому ему место в парках, где вкус совмещен с изобилием. Он представляет собой красу и гордость тропических культур, садов Поля и Виргинии[69].
Второе воскресенье в Бланкенбурге, дождливый день. Ровно в шесть часов меня будит серебряный звон колоколов; чаще всего я еще с полчаса потом сижу за небольшим секретером в гостиничном номере.
Прелесть ежедневной службы в предгорьях, на стрельбище и в манеже состоит в том, что она отвлекает от мелких неприятностей — таких как, скажем, конъюнктивит, полученный мной от ныряния за рыбой в соленой морской воде и нередко досаждавший мне два последних года. Болезнь можно сравнить со злобным клокотанием в глубине наших грунтовых вод. А посему полезно время от времени осушать источник — что может происходить благодаря соприкосновению со стихиями или же благодаря усилию воли. Такова пресловутая печь Гераклита. Цельс[70], который был невысокого мнения об операциях, высказывал мне порой свое удивление тем, что иной пациент после вмешательства такого рода действительно шел на поправку, и объяснял это произошедшим в результате надреза внутренним перенастроем.
Когда мы попадаем в какой-нибудь новый город, красивые девушки и женщины поначалу порхают вокруг нас, словно виденья. Как же получается, что затем наши помыслы обращаются исключительно к единственной, и часто как раз не самой красивой? Причиной тому, вероятно, какой-то особый взгляд, улыбка, которая, подобно искре, внезапно проскакивает между нами, и вот мы в плену очарования.
Грустный дождливый вечер, только огоньки сигарет мерцают в темноте улиц. Когда после обеда я направлялся на стрельбище, впереди меня упала какая-то пожилая женщина; она рухнула, как подкошенная, лицом вперед. Я проводил ее в садик ближайшего ресторана, где она быстро пришла в себя. Так в бурном море, среди высоких волн, пловцы на мгновение скрываются под водой.
Приснилось, будто я приговорен к смертной казни. Совершенно безнадежное состояние в таких снах намного превосходит жизненную действительность; лежащая в их основе фигура — это фигура человека, который лишился спасения. Не менее глубокий смысл таят в себе экзаменационные сны. Жизнь превращается в одно сплошное испытание, которое нам никогда не выдержать. Каким же счастливым чувствуешь себя, проснувшись! Это, должно быть, первый отблеск Вечного света.
