Заклятье невидимости или облик зверя? Думай, кам, думай. Ошибаться нельзя. И старший кам рода ойротов, натворивший столько глупостей за последние дни, набил трубку в третий раз…
43
Врач глянул на часы. Десять вечера. Не спится. Потрясенный событиями ум никак не успокаивался, заново перемалывая впечатления и пересматривая их в сослагательном наклонении. Толку-то? Добавка «бы» ничего уже не могла изменить. Он вздохнул. Украдкой посмотрел на остальных. Не спят. Арнольд заметил его движение:
— Слышь, доктор, ты сечешь в психологии?
— Немного, как учили. Это ведь темный лес, людская психика. Есть утверждение, что абсолютно нормальных людей нет, все мы немного сдвинутые, тем и интересны окружающим…
— Ну, все равно, больше меня. Честно, доктор, боюсь, что нас эти чурки все-таки достанут, — ошарашил Матвеича десантник. — Лучше, конечно, исповедаться, да попа под рукой нету. Вот так всегда! Самого нужного и не хватает. Бля, Россия-матушка, в Чечне не сдох, так в родной Сибири ласты склею!
Врачу признание пьяного вояки не понравилось. Встал, прошел к темному проёму, выглянул в большую комнату. Там царила непроглядная темнота. Страшная. Да, один он здесь караулить не рискнет. Ладно, сейчас надо убедить десантника перебраться сюда всем, а лампу поставить в алтарном приделе, как приманку. Обернулся. Стало заметно, что Арнольда сильно развезло. Черты лица сгладились, губы словно стекли вниз:
— …хочу перед богом предстать с честными глазами. Мы здесь втроем, эти, — он кивнул на американцев, — не в счет. Для Ленки я и так вражина до гроба. А ты врач, обязан мою тайну сохранить, если выживем. Короче, слушай! Мы ведь были жених с невестой! Любовь — морковь, заявление в ЗАГС, делов-то оставалось на рыбью ногу, уже билеты заказали на свадебное путешествие, понимаешь? Пора уже вместе жить, да? А она — только после свадьбы, только после свадьбы… Думаю, с чего бы это, может, дефект есть? Или болеет? Спросил по честному — сколько можно жениха динамить? Она: я зарок дала, достанусь мужу непорочной, у меня один мужчина на всю жизнь, я не буду, как моя мать… Пургу гонит, думаю. Кто поверит, что в двадцать два года невеста — еще девственница? После мальчишника зашел, под градусом, естественно. Пообнимались, и я не удержался. Разок по печени, и стал мужем по полной программе. Потом извинился, но день же всего до свадьбы! А эта дура, эта дура… Меня бросила!
Арнольд рассказывал, и в голосе его звенела настоящая боль, боль оскорбленного и любящего мужчины. Но насколько гадко выглядел он в этой истории, что нестерпимо захотелось обозвать его подонком, а лучше — съездить по роже. Матвеич растерялся. Насколько он понимал, исповедник должен быть сдержанным, давать оценку поступку, а не человеку. Потом, кто знает, какие отношения были между этой парой. И кто он такой, чтобы сейчас бросаться на защиту девушки, если это все произошло гораздо раньше? Врач искоса глянул на Лену, но та сидела, не шелохнувшись.
— И вот из-за ее принципиальности она не замужем и я не женат. Главное, никто же ничего не понял, она молчит, я тоже. Народ с ума сходит — почему она меня бросила?! Скажи, доктор, ну, не дура она, а?
От необходимости отвечать Матвеича избавила застонавшая Венди. Она приподнялась, схватилась за шею, шалым взором обвела комнату и задержалась на Сэнди. Подползла к ее телу, обхватила изуродованную голову подруги, прижала к груди. Раскачиваясь, что-то негромко замычала, словно песню пела с закрытым ртом. Глаза всех живых обратились на нее, но никто не сдвинулся и не произнес ни слова.
Арнольд снова спросил:
— Так скажи мне, Ленка — нормальная?
— А ты сам как думаешь?
— Доктор, ты что, как еврей, вопросом на вопрос отвечаешь?
— Тебе что, сложно? — не уступил Матвеич.
Героем, этаким рыцарем без страха и упрека, он себя не воспринимал никогда, тем более теперь. Легко и просто осуждать людей, находясь от них в отдалении. А как быть сейчас, когда он с десантником в «одной лодке», против общего врага? Тем более, что Арнольд себя уже исказнил и без оценок Матвеича, это заметно. Понятно, что начав говорить о наболевшем, десантник не остановится. Кричать «заткнись» — бесполезно. Попробовать помочь?
Почему нет? Врач знает больше рядового человека. Когда-то на экзамене по психиатрии попался вопрос о маниакально-депрессивном состоянии. Экзаменатор, мудрый профессор Каминский, доброжелательно посмотрел на пунцового студента и провел сеанс мгновенной психотерапии: — «Молодой человек, конечно, в моей памяти хранится больше знаний, да! Но ваши близко, а мои далеко. И язык у вас подвешен нормально. Вы просто не верите, что знаете ответ, но не зря же я вас учил. Начните говорить по теме, ответ придет!» И оказался прав.
Матвеич вспомнил, как бывшая жена упрекала его за мягкотелость, бесхарактерность. А что толку в бесконечных войнах, которые она вела с мусорящими в подъезде соседями, с пацанами-футболистами, вопящими под окнами до ночи? Себе и другим нервы трепать? Нет, он всегда старался свести конфликт к мирному решению. Попробовать и сейчас? Если считать десантника пациентом, то как подвести его к ответу, который тот скрывал от себя? Конечно, заставить отвечать на вопросы!
— Ты на нее внимание когда обратил? И почему?
— Как на кафедру пришла. Она особенная, — Арнольд, после короткого молчания, повторил: — Она сразу была особенная. Я потому и увлекся, что на шею не стала вешаться… Да, отшила с предложением дискотеки. Но она же не дура! Нет, с чего ты взял — Дон Жуан? Тоже, сказал… Не, ну никто не отказывал… И замуж многие просились. Потом же она согласилась на дискотеку, через месяц, примерно…
Матвеича интересовала реакция Лены, и он встал, будто за водой, стоявшей поодаль в большой пластиковой бутылке. Девушка сидела, склонив голову, не шевелясь. Судя по напряженной позе, исповедь Арнольда ее задевала. А тот продолжал описывать, как ухаживал за невестой, держа себя в рамках рыцарства, не заходя дальше поцелуев и деликатных объятий:
— …опустился на колено, предложил руку и сердце. У нее глаза загорелись, она руку протянула, я приложился губами. Самому понравилось, не поверишь! Но я же понимал, ну, тешил самолюбие красивой девушки, играл роль, как положено… Но это всего лишь игра, доктор, всю жизнь так жить невозможно, это же каждый понимает! Но пора ведь и повзрослеть, доктор, она же не четырнадцатилетняя дура!
— Не дура, в смысле психического заболевания — ты это имеешь в виду. Скажи, среди твоих армейских друзей были наркоманы? А вот ты устоял, не стал колоться после Чечни. Почему? — продолжал врач.
— Я себе зарок дал, вернусь живым — пойду учиться. Как родители хотели. Меня же со второго курса выперли за прогулы. Я восстановился после дембеля. Короче, слово дал. А мое слово закон!
— Ты свое слово уважаешь, как я понял, — с подначкой уточнил Матвеич.
Десантник побагровел:
— Доктор, я не дурак, и прекрасно понимаю, к чему ты клонишь! Да, она дала себе слово, но я-то спрашиваю, она нормальная или нет? Давать такие зароки, это ж до какой степени шизануться надо! Я ведь муж ей, не чужой человек, и она меня хотела, уж такие вещи я могу почувствовать! Так почему, почему? Ведь один день до свадьбы остался, чистая формальность, а она все перечеркнула? Что я такого сделал? Да каждая целка так начинает, ломается, чтобы вроде не по своей воле, так что не она первая!! Им это нужно для самооправдания, а ей-то зачем? — Арнольд почти кричал: — Ты пойми, сутки оставались до официальной брачной ночи, доктор, сутки!!! А ты меня лечишь, будто я придурок!
Матвеич не удержал «докторский» тон, тоже заорал:
— Царевну-Лягушку помнишь?! Не тобой дано, не тебе брать!
И подумал, что хреновый он психолог, не справился с антипатией. Десантник напрочь утратил ореол героя, каким абсолютно гражданский Матвеич наделял «афганцев» и «чеченцев». В Арнольде и раньше мелькало нечто неприятное, словно горечь в рыбе при неаккуратном удалении желчного пузыря. То ли
